Только в том флигеле я видел такие роскошные издания, а обычно в немецких домах бывало много хорошей мебели, и старинной и современной, вроде нынешних румынских гарнитуров, «стенки», белой кухонной. Тогда на все это невиданное мы смотрели с удивлением, но проходили мимо. Попадалось много самой различной посуды, фотографических альбомов, игрушек, разных документов, писем, а вот книг мы находили мало и то все больше школьные учебники. Словом, рядовые немцы отличались не столько своей культурой, сколько цивилизацией.

На следующий день нам впервые стали попадаться пароконные подводы, на каждой из них сидело по несколько человек мужчин и женщин с узлами и чемоданами, на дышле обязательно торчал маленький флажок — чехословацкий, польский, голландский, французский. Пешком шли девчата, все грудастые, толстощекие, с огромными узлами сзади и спереди.

Ба! Да ведь это нашенские! Их остановили, начали расспрашивать, кто-то один ущипнул, та взвизгнула. Оказывается, были они смоленские, брянские, черниговские, в свое время угнанные в рабство и жившие у «бауеров» в батрачках. Все они отличались упитанностью и на рабынь не очень походили. Но морально, конечно, они являлись именно рабынями, хозяева их хорошо кормили, но могли бить и били, я видел, где им устраивали постели — не в домах, а в скотных дворах и на чердаках. А сейчас хозяева их удрали в одну сторону, а они, подождав дня три, направлялись в другую, в надежде добраться домой.

Ехали подводы во все страны Европы. Одна с чехословацким флажком остановилась, из нее вылез пожилой усатый чех, стал расспрашивать у нас дорогу. Он хорошо говорил по-русски, так как в предыдущую войну жил в России военнопленным. Я с ним разговорился. Он с гордостью показал бумажку — справку о том, что он «содействовал успехам Советской Армии». Внизу справки стояло: командир воинской части — полевая почта и номер, капитан — непонятная закорючка вместо подписи.

На мой вопрос — в чем выразилось его содействие? — чех с гордостью ответил, что он показал капитану, где в стену погреба его бывший хозяин замуровал несколько ящиков с вином.

Пылаев, узнав об этом факте, приказал впредь тщательнее осматривать все погреба, но никаких винных запасов наша рота не сумела обнаружить. А штабные УВПС-100 месяц спустя разыскали чуть ли не сотню бутылок французских сухих вин, к которым наши воины, однако, отнеслись с величайшим презрением.

Встретилась нам группа в желто-коричневых шинелях, оказалось, бывшие военнопленные французы. Я закричал:

— Vive la France!

Меня окружили, бросились расспрашивать. Они даже не знали, что Франция была освобождена и во главе ее стоял генерал де Голль. Они мне искренне жали руки, даже пытались чем-то угостить, их будущее было ясно. Сперва проторчат в каких-то лагерях, а после победы поедут на родину. Позднее я несколько раз встречал эшелоны с бывшими военнопленными французами, англичанами, американцами.

Сколько помнится, мы ехали на север еще один день, а потом нам было приказано остановиться и ждать дальнейших распоряжений. Почему остановиться? Тогда не спрашивали об этом, а сейчас я думаю, просто нам нечего было делать, мосты оставались невзорванными. А наши войска наступали столь стремительно, что очень быстро вышли к Балтийскому морю между Кенигсбергом и Данцигом, между Данцигом и Штеттином. Немецкие войска были разрезаны на несколько группировок и оказались запертыми в районе Кенигсберга, в районе Тильзита, еще где-то. Фактически почти вся Восточная Пруссия, эта многовековая цитадель и гордость Германии за какую-нибудь неделю (историки уточнят даты) оказалась нами захваченной ошеломляюще быстро, упорная борьба не на жизнь, а на смерть за каждую пядь земли развернулась не на широком фронте, а вокруг отдельных городов.

Мне думается, что быстрое поражение немцев, и не только в Восточной Пруссии, но и на всех других, более южных фронтах, было неожиданным не только для нашей роты, но и для всего Верховного Командования вплоть до самого Сталина.

И тогда великий вождь приказал своему штабу в кратчайшие сроки разработать планы дальнейшего нашего наступления, чтобы опередить союзников и в кратчайшие сроки только нам, только нашими силами сокрушить гитлеровскую мощь, не жалея людей. Но о том, скольких миллионов жертв стоили все последующие наши весенние наступления, советские историки не очень распространяются…

Я забежал вперед, возвращаюсь к дальнейшим передвижениям нашей роты в дни последней декады января.

Хорошо зная, что близ большой дороги останавливаться беспокойно, мы отошли на восток километров на 12 и обосновались в деревне под названием Бурдунген и стояли там, сколько мне помнится, дня три.

Дома и тут, и в ближайших деревнях и хуторах не были столь основательно перетрушены, как вдоль большой дороги, и мы стали снаряжать экспедиции еще дальше на восток и на север. Ездил в эти экспедиции и я, но нигде местных жителей не видел.

И только однажды при мне наши бойцы забежали в дом и вывели оттуда двух стариков и старушку, позвали меня. Я подошел в тот момент, когда все трое стояли, окруженные нашими бойцами, и старушка, показывая то на себя, то на одного из стариков, все повторяла:

— Муж — жена! Муж — жена!

Оба старика были высокие, с густыми белыми усами, оба похожие на Бисмарка и очень древние, губы их тряслись, лица сделались серыми. А старушка была маленькая и бойкая.

Я попытался с ними разговаривать, но тут подскочил откуда-то взявшийся лейтенант, с ним были два солдата.

— Какого черта ты с ними треплешься! — вскричал он, выхватил у одного из солдат автомат… — А ну расступись!

Наши бойцы невольно отошли, а лейтенант, не поднимая автомата, пустил очередь по всем трем несчастным справа налево и слева направо. Они рухнули без стона, а лейтенант со своими солдатами ушел.

За границей много болтают о наших неслыханных злодействах на территории Германии. К сведению историков: это было единственное и действительно бессмысленное злодейство, которое произошло на моих глазах, позднее я видел еще два трупа подобных стариков. И все. Напоминаю читателям, что в Оле я принимал участие в раскопках сожженных хат; по позднейшим официальным цифрам, там было обнаружено 1878 трупов, из них 950 детских. А всего в Белоруссии гитлеровцы уничтожили вместе с жителями 296 деревень.

Наши экспедиции совершались и по распоряжению Пылаева, и по собственной инициативе бойцов, которые ходили потихоньку. Одежду брали, но мало. Я лично не один раз распахивал шкафы с дамскими и мужскими пальто, костюмами, бельем. «Мы же только вступаем в Восточную Пруссию, еще успею», — рассуждал я сам с собой. И еще у меня было чувство гадливости. На мебель, действительно великолепную, на ковры, на хрустальную посуду никто из нас не обращал внимания. Я искал ножик, но нигде не находил, попадались разные фигурные, для резки сыра что ли, но для меня не пригодные.

Самой главной добычей для нас были продукты, но не всякие, и живность, но тоже не всякая. Крестьянские дворы были полным-полны. В каждом дворе мы обнаруживали по нескольку коров, притом исключительно белых с черными пятнами, по нескольку свиней, больших, средних и поросят, овец попадалось мало, а лошадей совсем не было, на них удирали жители. По двору расхаживали куры, реже утки, гуси, цесарки, индюшки и непременно павлин с двумя павами. И все это, оставаясь по нескольку дней без еды и без питья, разными голосами выражало свое недовольство.