– Я разве что-то сказал? – возмутился Талсу так искренне, словно старая шутка никогда ему не вспоминалась. Дочка бакалейщика фыркнула недоверчиво. – Возьму что получше с твоего позволения.

– Ну ладно, раз ты так мило выкрутился… – Гайлиса сняла с полки глиняный кувшинчик и поставила на прилавок. – Чеснока сам наберешь или я?

– Выбери ты, – попросил Талсу, – у тебя лучше получится.

– Знаю, – отозвалась Гайлиса. – Мне интересно было – ты это понимаешь?

Она выдернула из связки изряднух размеров головку и вручила юноше, промолвив что-то на старокаунианском. Талсу не так долго ходил в школу, чтобы научиться древнему наречию, а современный елгаванский слишком далеко отошел от своего предка, чтобы юноша мог догадаться о значении слов.

– Что ты сказала? – пришлось спросить ему.

– Смердящая роза, – перевела Гайлиса. – Не знаю, почему во времена империи так называли чеснок – на розу вовсе не похож, – но так было.

– Он и не смердит вовсе, – возмутился Талсу. – Не знаю, кому бы чеснок не нравился. Силы горние, его даже рыжики едят!

– Рыжики все едят, – отозвалась Гайлиса, вздернув губку. – Отца совсем объели, а платят только полцены. И не пожалуешься – вовсе платить перестанут, а просто заберут. Они же оккупационные власти, что хотят, то воротят.

– Моему отцу они всегда платят. Пока платят, – заметил Талсу. – Не знаю, что он станет делать, если они платить перестанут: только на них и держимся.

– Воры они, – холодно промолвила Гайлиса. – Воры хуже наших благородных, и проку с них меньше. Не думала, что когда-нибудь скажу такое… но это правда.

– Ага. – Талсу кивнул. – Они бы много друзей могли завести, если бы поприжали дворян и сами не слишком бесчинствовали, но это ниже их достоинства. Король Майнардо! Словно альгарвеец может быть у нас королем!

– Мы проиграли войну. Это значит, что они могут творить у нас что хотят, – отозвалась Гайлиса. – Они нас побили… и будут бить, пока сил хватит.

Талсу расплатился за масло и чеснок и выбежал из лавки. В голосе девушки ему послышались отцовские интонации – словно она винила его за поражение. Может, всего лишь показалось… но ведь показалось же! «Если бы я командовал армией…» – подумал Талсу и рассмеялся про себя. Если бы он встал во главе армии, Елгава все равно проиграла бы войну. Сын портного не разбирался в военном деле. А вот сыновья придворных – должны были.

Заглянув по дороге в таверну, он купил стакан красного вина, сдобренного апельсиновым соком. Вино было дешевое, кислое и терпкое, но все же лучше, чем жиденькое безвкусное пиво, какое наливали к завтраку на полевых кухнях. Должно быть, поставщики прикарманили половину казенных денег. Так и складывались состояния во время войны.

На выходе из таверны Талсу едва не столкнулся с парой альгарвейских солдат: если бы не отскочил вовремя, они бы сбили его с ног. Очень хотелось набить наглецам морды, но Талсу не осмелился. Двое на одного – не самая честная драка, и даже если ему удалось бы одержать верх, весь гарнизон Скрунды бросился бы по его следу.

Мысленно честя на все корки и альгарвейцев, и себя, Талсу двинулся домой. Отец уже прострочил швы на одной из половинок офицерского мундира и сейчас бормотал заклятие, которое позволит закончить работу. Применять закон подобия впрямую чары не позволяли: левая половина мундира отражает правую, точно зеркало. Талсу не хотел бы самолично накладывать такие чары: таланта у него не хватало. Но отец его славился как лучший портной не только Скрунды, но и соседних городков – не только благодаря умению обращаться с иголкой и ниткой, но и оттого, что заклятия позволяли ему прикладывать меньше труда.

Стоило Траку вымолвить последнее слово, как нитка, которой портной проложил швы, завилась, словно живая, и сама собой прошила ткань, в точности повторяя сделанные вручную швы на правой стороне. Отец тревожно следил за действием заклятия – даже давно знакомым чарам он доверял меньше, чем собственным рукам. Но все получилось отлично.

– Здорово сработано, отец, – заметил Талсу, кладя масло и чеснок на прилавок рядом с готовым мундиром.

– Да, хотя мне хвастаться и не пристало, – согласился Траку. – Жалко такую красоту на рыжиков тратить, вот в чем горе.

Талсу, поморщившись, кивнул.

Ничего подобного Эофорвику Ванаи в жизни своей не видывала. Правда, в короткой своей жизни она ничего увидеть и не успела: только Ойнгестун да Громхеорт, куда наведывалась с дедом пару раз. Тогда Громхеорт показался ей огромным городом. По сравнению с ее родным Ойнгестуном так и было. Но рядом со столицей Фортвега – бывшей столицей, поправила она себя, бывшего Фортвега – Громхеорт становился тем, чем и был: провинциальным городком, каких в державе наберется поболее двух дюжин.

В центре Громхеорта высился замок местного герцога. В центре Эофорвика – королевский дворец. Здание изрядно пострадало: сначала его отбили у фортвежских солдат ункерлантцы, но не прошло и двух лет, как альгарвейцы вышибли оттуда ункерлантский гарнизон. Но даже после бомбежек оно оставалось величавей, больше и прекрасней, чем обиталище герцога Громхеорта. И весь город был таким же.

– Да, большая деревня, – заметил Эалстан как-то утром, упрямо делая вид, что столица нимало его не впечатляет. – В такой проще затеряться. – Он окинул взглядом тесную квартирку, которую они снимали. – Вот так, например.

Ванаи кивнула.

– Да. Вот так.

После уютного дома, в котором она жила с Бривибасом, квартирка в бедных кварталах города казалась особенно маленькой и особенно задрипанной. Но жить с Эалстаном было намного проще, чем с дедом. Дед не догадывался, о чем думает девушка, и не хотел догадываться. Эалстан же, напротив, будто читал ее мысли:

– Темно, знаю. Я сам привык к лучшему. Но нас здесь не найдут, если только не перероют весь город. И общество приятнее.

Чтобы крепко обнять юношу, Ванаи пришлось обойти шаткий кухонный стол. Послужив игрушкой для утех альгарвейского офицера, она думала, что никогда больше не позволит мужчине коснуться себя, не говоря о том, чтобы по доброй воле дотронуться до мужского тела самой. И то, что она ошибалась, служило ей неисчерпаемым источником изумления и восторга.

Эалстан усадил девушку к себе на колени – табурет, тоже шаткий, угрожающе скрипнул – и поцеловал. А потом отпустил, чего никогда не позволил бы себе майор Спинелло.

– Мне пора, – сказал Эалстан. – У парня, где я подрабатывал последний раз, нашелся приятель, которому тоже нужен счетовод, способный досчитать до двадцати, не снимая ботинок.

– И он тоже заплатит тебе меньше, чем ты заслуживаешь, – укорила его Ванаи и поцеловала юношу. Почему бы нет? Дверь заперта, окна закрыты ставнями от зимнего ветра. Никто не узнает. Никто не услышит.

– Этого хватит на кусок хлеба и крышу над головой, – ответил Эалстан с той суровой практичностью, которая так привлекала Ванаи.