— А вы не пытайтесь ее понять, — сказал мистерФлинтвинч, бочком подбираясь к особе, о которой шла речь. — Она сама не знает,что говорит. Она у нас дурочка, слабоумная. Вот я задам ей порцию, такую, чтобыона почувствовала!.. Марш отсюда, старуха! — прохрипел он в самое ухо Эффери. —Марш отсюда, не то я так тебя тряхну, что от тебя только мокро останется.

Миссис Эффери показалось до того страшнойперспектива перейти в жидкое состояние, что она выпустила из рук чайник (супругедва успел подхватить его), накинула передник на голову, и в одно мгновениебыла такова. Лицо гостя постепенно разгладилось в улыбку, и он уселся напрежнее место.

— Уж вы ей простите, мистер Бландуа, — сказалИеремия, сам принимаясь за разливание чая. — Она последнее время не в себе — изума выживать стала. Вам с сахаром?

— Благодарю вас; я чай не пью… Простите моюнескромность сударыня, но — какие оригинальные часы!

Чайный стол был пододвинут к дивану и стоялпочти рядом с низеньким столиком миссис Кленнэм. Мистер Блапдуа, как галантныйкавалер, встал, чтобы передать чашку даме (тарелка с сухариками уже стояла насвоем месте), и тут-то его внимание привлекли часы покойного главы дома, всегдалежавшие перед его вдовой. Миссис Кленнэм метнула на гостя быстрый взгляд.

— Вы позволите? Благодарю вас. Великолепныестаринные часы, — сказал он, взяв часы в руку. — Тяжеловаты, чтобы носить их вкармане, но зато это настоящая вещь, не подделка какая-нибудь. Я презираю всеподдельное, фальшивое. Я сам чужд всякой фальши. Ага! Часы с двойной крышкой,как было модно в старину. Можно открыть? Благодарю вас. А, и шелковаяпрокладочка, вышитая бисером! Мне не раз приходилось видеть такие у стариков вГолландии и в Бельгии. Забавная штучка!

— Тоже старинная мода, — сказала миссисКленнэм.

— Бесспорно. Но мне кажется, эта прокладкановей, чем сами часы.

— Пожалуй.

— Удивительно, как в старину любили затейливыевензеля! — заметил мистер Бландуа, взглянув на собеседницу со своей обычнойулыбкой. — Ну вот, что это за буквы? Похоже на Н. З. — а может быть, и все чтоугодно.

— Нет, это именно Н. З.

Мистер Флинтвинч, который поднес было чашку коткрытому рту, да замешкался, внимательно прислушиваясь к этому разговору,теперь принялся пить чай огромными глотками, всякий раз осторожно примериваясь,прежде чем глотнуть.

— Прелестное создание была, верно, эта Н. З.,полное неги, кротости, очарования, — сказал мистер Бландуа, захлопывая крышкучасов. — Я уже влюблен в ее память. На беду я очень легко влюбляюсь, и оттогомой душевный покой всегда находится под угрозой. Не знаю, порок это илидобродетель, сударыня, но любовь к женской красоте и женским достоинствам — моеглавное природное свойство.

Мистер Флинтвинч успел налить себе еще чашкучаю и пил его такими же большими глотками, по-прежнему не сводя глаз с больной.

— На этот раз вашему душевному покою ничего негрозит, сэр, — сказала миссис Кленнэм. — Сколько я знаю, эти буквы — неинициалы какого-нибудь имени.

— Так, стало быть, девиз, — небрежно заметилмистер Бландуа.

— Скорей напоминание. Н. З. сколько я знаю,обычно означает: «Не забывай!»

— И само собой разумеется, — сказал мистерБландуа, кладя часы на стол и возвращаясь на свое прежнее место, — вы незабываете.

Мистер Флинтвинч, допивая свой чай, сделалпоследний глоток, еще больший, чем все предыдущие, и очередную паузу выдержал снекоторым изменением, а именно: запрокинув голову и не отнимая чашки от губ, нопо-прежнему не сводя глаз с больной. В лице последней еще резче обозначилисьжесткие черточки, составлявшие то сосредоточенное выражение твердости илиупорства, которое заменяло ей жесты, и она отвечала веско и внушительно, каквсегда:

— Да, сэр, не забываю. Кто живет в такомтомительном однообразии, в каком уже много лет живу я, тот не забывает. Ктоживет, думая лишь об исправлении своих недостатков, тот не забывает. Ктосознает, что у него, как у каждого из нас, у всех детей Адамовых, есть грехи,требующие искупления, тот не стремится забыть. А потому я давно уже свободна отэтого; я не забываю и не стремлюсь забыть.

Мистер Флинтвинч, взболтав опивки чая,оставшиеся на донышке, опрокинул их себе в рот и поставил чашку на поднос,поскольку больше уже ничего из нее извлечь нельзя было; после чего повернулся кмистеру Бландуа, как бы спрашивая: «Ну-с, что вы на это скажете?»

— Все это я и имел в виду, сударыня, — сказалБландуа, отвесив учтивейший поклон и прижав свою белую руку к груди, — когдаупотребил выражение «само собой разумеется», и я горжусь тем, что так удачно иметко подобрал выражение — впрочем, иначе я не был бы Бландуа.

— Простите, сэр, — возразила больная, — но ясомневаюсь в том, чтобы такой джентльмен, как вы, любитель светской жизни,полной разнообразия, перемен, удовольствий, привыкший искать приятного обществаи сам быть приятным обществом для других…

— Помилуйте, сударыня! Вы мне льстите!

— …сомневаюсь, чтобы подобный джентльмен могпонять и правильно оценить все особенности моего существования. Не буду вамнавязывать учение, которым я руководствуюсь в жизни, — она взглянула на стопкукниг в твердых пожелтевших переплетах, высившуюся перед нею на столике, — у вассвоя дорога, и ошибки ваши падут на вашу голову; скажу лишь, что путь мнеуказывают кормчие, испытанные надежные кормчие, с которыми я никогда непотерплю — не могу потерпеть кораблекрушение; и что я слишком сурово наказаназа свои грехи, чтобы пренебрегать напоминанием, заключенным в этих двух буквах.

Любопытно было ее стремление при каждомудобном случае вступать в спор с каким-то невидимым противником. Быть может — ссобственным разумом, пытавшимся бунтовать против самообмана.