— Если бы я забыла заблуждения тех дней, когдая была здорова и свободна, я могла бы роптать на жизнь, которую обречена веститеперь, — но я не ропщу, и никогда не роптала. Если б я забыла, что наш грешныймир создан, чтобы служить юдолью скорби, лишений и тяжких мук для существ,сотворенных из праха земного, я могла бы сожалеть об утраченных мирскихрадостях. Но мне чужды такие сожаления. Если бы я не знала, что все мы, люди,взысканы (и по заслугам) божьим гневом, который должен быть утолен и противкоторого все наши попытки бессильны, я могла бы сетовать на несправедливость судьбы,столь суровой ко мне и снисходительной к другим. Я же полагаю, что небо явиломне величайшую милость и благодеяние, избрав меня для той жизни, которую яздесь веду, для тех жертв, которыми я здесь искупаю свои грехи, для техраздумий, которым мне здесь ничто не мешает предаваться. В этом — смысл моихстраданий для меня. Вот почему я ничего не забыла и ничего не хочу забывать.Вот почему я не жалуюсь на свою участь и утверждаю, что многие и многие моглибы ей позавидовать.

С этими словами она протянула руку к часам,взяла их и переложила на то место, которое они постоянно занимали на еестолике; и еще несколько минут сидела, не отнимая руки и глядя на них твердымвзглядом, в котором отчасти даже чувствовался вызов.

Мистер Бландуа выслушал ее речь с неослабнымвниманием, все время пристально на нее глядя и в задумчивости поглаживая обеимируками свои усы. Мистер Флинтвинч то и дело проявлял признаки некоторогобеспокойства и, наконец, вмешался в разговор.

— Ну, ну, ну, — сказал он. — Все это ясно ипонятно, миссис Кленнэм, и вы изложили это с большим воодушевлением, как иподобает верующей христианке. Но мистер Бландуа, думается мне, не из породыревнителей веры.

— Ошибаетесь, сэр! — воскликнул названный джентльмен,прищелкнув пальцами. — Прошу прощения! Напротив, это — одно из моих природныхсвойств. Я чувствителен, пылок, совестлив и одарен воображением. Ачувствительный, пылкий, совестливый и одаренный воображением человек долженбыть верующим, иначе грош ему цена.

Судя по тени, скользнувшей по лицу мистераФлинтвинча, у него мелькнула мысль, что гость, пожалуй, большей цены и незаслуживает — особенно когда он увидел, как тот поднялся с кресла и в картиннойпозе склонился перед хозяйкой дома (для этого человека, как и для всех емуподобных, характерным было отсутствие чувства меры: нет-нет, да и переиграетсвою роль).

— Я несколько увлеклась разговором о себе и освоих немощах, сэр, — сказала миссис Кленнэм, — и вы вправе увидеть тут эгоизмбольной старухи — хотя если бы не ваш случайный намек, этого бы не произошло.Вы были так добры, что навестили меня; будьте же добры и далее, не поставьтемне в вину мою слабость. Нет, нет, пожалуйста, без комплиментов. (Она правильноотгадала его намерение.) Мистер Флинтвинч сочтет за честь оказать вам любуюуслугу, и надеюсь, пребывание в Лондоне будет благоприятно для ваших дел.

Мистер Бландуа поблагодарил, целуя кончикисвоих пальцев, и направился к выходу. У самых дверей он остановился и снеожиданным интересом обвел глазами комнату.

— Какая прекрасная старинная комната! — сказалон. — Я был настолько поглощен приятной беседой, что ничего не замечал вокругсебя. Но теперь я вижу, что тут у вас — настоящая старина.

— В этом доме все — настоящая старина, — откликнуласьмиссис Кленнэм со своей ледяной усмешкой. — Дом простой, без претензий, ноочень старинный.

— Клянусь небом! — вскричал гость. — Если бымистеру Флинтвинчу угодно было показать мне и остальные комнаты, он бы менявесьма разодолжил. Старинные дома — моя слабость. У меня много слабостей, ноэта едва ли не самая большая. Обожаю все романтическое и очень живо интересуюсьим во всех областях жизни! Меня самого находят романтической личностью. Тут нетособой заслуги — у меня, несомненно, найдутся более ценные качества. — но,пожалуй, во мне и в самом деле есть что-то романтическое. Совпадение — хотя,может быть, и не случайное.

— Предупреждаю вас, мистер Бландуа, в комнатахочень много грязи и очень мало чего-нибудь еще, — сказал Иеремия, взяв своюсвечу. — Ничего вы там не увидите.

Но мистер Бландуа только рассмеялся, дружескихлопнув его по спине; после чего еще раз, целуя кончики своих пальцев,поклонился миссис Кленнэм и вместе со своим провожатым вышел из комнаты.

— Наверх вы, верно, не захотите подниматься? —сказал Иеремия, остановившись на площадке лестницы.

— Напротив, мистер Флинтвинч, если это незатруднительно для вас, я буду в восторге.

Пришлось мистеру Флинтвднчу ползти вверх полестнице, а мистер Бландуа следовал за ним. Так они добрались до просторноймансарды, где Артур провел первую ночь после возвращения домой.

— Вот извольте, мистер Бландуа! — сказалИеремия, отворяя дверь. — может, по-вашему, и стоило лезть на чердак, чтобылюбоваться этим. Я, по правде сказать, думаю иначе.

Но мистер Бландуа выразил свое полноевосхищение и не пожелал спускаться вниз, пока они не обошли все чердачныепомещения и переходы. За это время мистер Флинтвинч успел убедиться, что гостьи не думает осматривать комнаты, ограничиваясь лишь беглым взглядом с порога посторонам, но зато усиленно рассматривает его, мистера Флинтвинча. Желаяпроверить это обстоятельство, Иеремия внезапно обернулся назад, когда они ужешли по лестнице вниз — и точно: взгляды их встретились, и в то же мгновение(уже не в первый раз с тех пор, как они вышли из комнаты больной) усы и носгостя пришли в движение, и дьявольская гримаса беззвучного смеха обезобразилаего черты.

Будучи значительно меньше гостя ростом, мистерФлинтвинч всякий раз оказывался в неприятном положении человека, на которогосмотрят сверху вниз; на лестнице это еще усугублялось тем, что он шел первым ивсе время находился на две-три ступеньки ниже своего спутника. Поэтому он решилне оглядываться больше до тех пор, пока они не спустятся с лестницы и этодополнительное неравенство не исчезнет. Но когда, войдя в комнату покойногомистера Кленнэма, он снова круто повернулся и очутился лицом к лицу с гостем,его встретил все тот же насмешливый взгляд.

— Этот старый дом — просто прелесть, —улыбнулся мистер Бландуа. — В нем все так таинственно. Вы никогда не слышитездесь каких-нибудь необъяснимых звуков?

— Звуков? — переспросил мистер Флинтвинч. —Нет.

— И черти вам никогда не являются?

— Нет, — повторил мистер Флинтвинч, мрачноскособочившись в сторону вопрошавшего. — Во всяком случае, под своим именем и всвоем обличье — нет.

— Ха-ха! А это что — портрет? — Смотрел он,однако, на мистера Флинтвинча, как будто тот именно и был портрет.