Для короля Габриэль был сейчас не верноподданным, а тем, перед которым склоняются все. Для Габриэля Генрих был не королем, а убийцей его отца.

И тем не менее Габриэль пропустил его мимо, ничего не сделав и ничего не сказав.

Король прошел не оглядываясь и даже не удивился такому непочтению. Когда же двери захлопнулись, оцепенение тут же рассеялось, и каждый из них, словно очнувшись, провел рукой по глазам, как бы спрашивая себя: «Не во сне ли все это было?»

Габриэль медленно вышел из Лувра. Он не сожалел об упущенном случае. Скорее, он испытывал какую-то смятенную радость.

«Вот она, моя добыча, ее так и тянет ко мне, она кружит около моих силков, сама идет на мою рогатину».

И в эту ночь он спал так крепко, как давно ему не доводилось.

Король не был так спокоен. И когда он явился к поджидавшей его Диане, нетрудно себе представить, какова была их встреча.

Генрих был рассеян и взволнован. Он не решился заговорить о графе де Монтгомери, хотя не сомневался, что Габриэль шел от его дочери, когда повстречался с ним. Да он и не собирался подробно расспрашивать о нем. Мы помним, что шел он к Диане с намерением отвести душу, но желанной беседы не получилось.

Он вернулся к себе мрачный и подавленный и всю ночь не спал. Ему чудилось, будто он очутился в некоем лабиринте, из которого нет выхода.

«Однако, – думал король, – сегодня я как бы подставил свою грудь под его шпагу. Ясно, что он не собирается меня убивать!»

Чтобы как-то забыться, Генрих II решил покинуть Париж. Он побывал в Сен-Жермене, в Шамборе и у графини Дианы де Пуатье в замке Ане. В последних числах июня он находился в Фонтенбло.

Где ни случалось ему бывать, он везде развивал бурную деятельность, словно стремясь приглушить свои мысли шумом, движением, суетой. Предстоящие торжества в честь бракосочетания его дочери Елизаветы с Филиппом II давали множество предлогов для утоления этой лихорадочной жажды деятельности.

В Фонтенбло он пожелал устроить охоту с борзыми в честь испанского посла. Охоту назначили на 23 июня.

День обещал быть жарким и душным. Собиралась гроза. Генрих не захотел, однако, отменить данные им распоряжения. Пусть будет гроза, тем больше шума!

Он велел оседлать горячего иноходца и с каким-то неистовством предался охоте. И в какой-то миг, отдавшись бегу коня, он опередил всех, потерял из виду охотников и заблудился в лесу.

Тучи обложили небо, глухие раскаты грома доносились издалека, приближалась гроза. Генрих все сильнее пришпоривал вспененного скакуна и летел быстрее ветра мимо холмов и деревьев. Головокружительная скачка увлекала его все больше и больше; он кричал во весь голос.

Он как бы забылся на некоторое время. Вдруг скакун взвился на дыбы… Молния пронизала тучу, и из грозовой тьмы на повороте тропинки возникла, словно призрак, белая скала, одна из тех, которых множество в лесу Фонтенбло. Обрушившийся раскат грома окончательно испугал коня, он рванулся вперед. От его резкого движения поводья лопнули, Генрих потерял власть над конем. И начался бег – страшный, дикий, безудержный…

Конь с развевающейся гривой, с дымящимися боками, напружив все свои мускулы, стрелой рассекал воздух. Король припал к его шее, чтобы удержаться. Волосы у него растрепались, одежда была растерзана, тщетно он пытался поймать поводья. Тот, кто увидел бы эту скачку во время бури, поспешил бы перекреститься, приняв ее за адское видение.

Но не было никого!.. Ни единой живой души, кто мог бы спасти короля. Непрестанные раскаты грома горячили и без того обезумевшего коня.

Генрих, поглядывая по сторонам, пытался понять – где он. И при очередной вспышке молнии он увидел тропинку, ведущую к вершине крутого утеса, высившегося над обрывом.

Напрасно король старался остановить коня – ничто не помогало. Соскочить на ходу – значит раскроить себе голову о ствол дерева или выступ скалы. Так или иначе, но Генрих видел, что жизнь его висит на волоске.

Он даже не знал в точности, далеко ли еще до пропасти… Но, понимая, что она неумолимо приближается, он решился пойти на риск и соскользнуть на землю.

И вот тогда-то, взглянув в даль, он заметил на краю пропасти какого-то человека, сидящего, как и он, на коне.

Издали разглядеть его он не мог, да и длинный плащ и широкополая шляпа скрывали лицо и фигуру незнакомца. Но сомнений быть не могло – это был кто-то из свиты, также заблудившийся в лесу.

Генрих был спасен. Тропинка была настолько узка, что незнакомец мог без труда преградить своею лошадью путь королевскому иноходцу. Ему достаточно было движения руки, чтобы остановить бешеную скачку. Он обязан был сделать это.

В мгновение ока король пролетел триста-четыреста шагов, которые его отделяли от спасителя. Потрясая рукой, Генрих испустил крик о помощи. Человек заметил его. Но – о ужас! – конь пронесся мимо, а странный всадник и рукой не пошевельнул, чтобы остановить его. Могло даже показаться, что он слегка отступил, избегая столкновения.

Тогда король крикнул еще раз, но в крике этом звучала уже не мольба о спасении, а ярость и отчаяние. И в то же время он почувствовал, что конь мчится не по мягкой земле, а по граниту скалы… Вот он, роковой утес!

Он помянул имя божье, высвободил ноги из стремян и наудачу вывалился из седла. Толчок отшвырнул его в сторону и каким-то чудом он угодил на бугорок из мха и травы, не причинив себе никакого вреда. И в самый раз – пропасть зияла совсем рядом. Конь же, освободившись от всадника, замедлил бег и, очутившись на краю пропасти, инстинктивно отпрянул назад. Глаза его так и полыхали, ноздри дымились, грива спуталась.

Король первым долгом горячо возблагодарил Всевышнего за его великую милость, потом снова взнуздал и оседлал коня и только тогда с яростью вспомнил о человеке, который не пожелал помочь ему в беде.

Незнакомец, скрытый под складками своего широкого плаща, неподвижно стоял на прежнем месте.

– Презренный! – крикнул ему король, подъезжая ближе. – Разве ты не видел, в какой я беде? Или ты не узнал меня? А если даже и так, разве не твой долг спасти ближнего? Ведь для этого тебе достаточно было протянуть только руку, подлец!..

Человек не шевелился, не отвечал. Он лишь приподнял свою шляпу, скрывавшую его лицо, и король вздрогнул: он узнал бледное, мертвенное лицо Габриэля.

– Граф де Монтгомери! – прошептал он еле слышно.

И, не прибавив ни слова, он пришпорил коня и галопом понесся обратно в лес, а Габриэль, не двигаясь с места, повторил со зловещей улыбкой:

– Добыча сама идет ко мне! Близится час!

Брачные контракты принцесс Елизаветы и Маргариты предстояло заключить в Лувре 28 июня. Король вернулся в Париж, но был мрачен и озабочен как никогда.