Посвящается Тэбби… и Эду Куперу, знакомому с правилами игры.И в этом моей вины нет.

Старость — это остров, окруженный смертью.

Хуан Монтальво «О Прекрасном»

1

Никто — и уж тем более доктор Литчфилд — не пришел к РальфуРобертсу и не сказал, что его жена умирает; в конце концов Ральфу все сталоясно и без слов. Время между мартом и июнем показалось ему бесконечным, суетнымкошмаром — утомительна долгие беседы с врачами, нескончаемая вереница вечеров,проведенных у изголовья Кэролайн в клиниках, несметное количество поездок влечебные центры других штатов для проведения специальных обследований (славаБогу, что хоть стоимость всех этих вояжей покрыла медицинская страховкаКэролайн), собственные изыскания в публичной библиотеке Дерри: сначала впоисках ответов на то, что специалисты могли проглядеть, затем просто в поискахнадежды на ту последнюю соломинку, за которую можно было бы ухватиться.

Эти четыре месяца ассоциировались в сознании Ральфа с пьянымугаром какого-то безумного карнавала — катающиеся на карусели вскрикивают отнеподдельного ужаса, блуждающие в зеркальном лабиринте, в его недрах, аобитатели Аллеи Ужасов фальшиво улыбаются, но в их глазах застыл жуткий страх.Ральф начал замечать все эти вещи в начале мая, с приходом же июня сталпонимать, что так называемые светила медицины — лишь жалкие знахари, а хорподбадривающих уверений уже не мог скрыть того факта, что из громкоговорителейдоносится похоронный марш. Это был карнавал, все правильно — карнавал погибшихдуш.

В начале лета 1992 года Ральф продолжал отгонять от себястрашные видения — и еще более ужасную мысль, кроющуюся за ними, — но по меретого, как июнь уступал место июлю, делать это стало практически невозможно. Надцентральным Мэном распласталось самое жаркое лето начиная с 1971 года, и Деррикипел в котле подернутого дымкой солнца, влажности и дневной температуры,превышающей 90 градусов по Фаренгейту. Городок — даже в лучшие свои времена врядли претендующий на титул суматошного мегаполиса — впал в полнейший ступор, иименно в этой тишине Ральф Робертс впервые услышал постукивание посоха СтражаСмерти и понял, что в промежутке между прохладной зеленью июня и прожареннойнеподвижностью июля слабенькие шансы Кэролайн превратились в ничто. Ей сужденобыло умереть. Может быть, не этим летом — врачи уверяли, что у них в запасе ещеосталась парочка трюков, и Ральф не сомневался в этом, — но уж осенью или зимойнаверняка. Его давний и верный друг, единственная женщина, которую онбеззаветно любил, умирала.

Он пытался отбросить саму мысль о возможности подобного,называя себя отвратительным старым идиотом, но в задыхающейся тишине этихдлинных знойных дней Ральф всюду слышал приближающееся постукиваниенеотвратимого — казалось, даже от стен исходило дыхание смерти.

Но еще сильнее это постукивание слышалось в самой Кэролайн,и, когда она поворачивала к нему свое спокойное бледное лицо — то обращаясь спросьбой сделать радио погромче, чтобы послушать передачу, пока она чистит бобына ужин, то спрашивая, не сходит ли он в «Красное яблоко», чтобы купить ейэскимо, — Ральф видел, что она тоже знает об этом присутствии.

Он замечал это знание в ее темных глазах поначалу толькотогда, когда Кэролайн смотрела на него ясно и прямо, но позже он научилсяраспознавать его и в ее затуманенном от принимаемых обезболивающих взгляде. Ктому времени поступь смерти стала уже слишком явной, и, лежа в постели рядом вэти жаркие летние ночи, когда даже простыня казалась десятипудовой, а всесобаки Дерри выли на луну, Ральф прислушивался к постукиванию Стража Смерти,стучащего внутри Кэролайн, и ему казалось, что сердце его вот-вот разорвется отгоря и страха. Сколько еще придется страдать Кэролайн, прежде чем наступит конец?Сколько еще придется страдать ему самому? И как же он сможет жить без нее?

Именно в этот исполненный неизвестности период Ральф сталсовершать такие длительные, изматывающие прогулки в жаркие, тягучие летниесумерки, что часто, вернувшись домой, не находил в себе сил даже поужинать. Оножидал, что Кэролайн станет бранить его за то, что он пропадает Бог весть где,выговаривая: «Наступит ли этому конец, старый дурак? Ты же убьешь себя, еслибудешь разгуливать в такую жару!» Но она не делала ничего подобного, ипостепенно пришло понимание, что Кэролайн даже не отдает себе отчета в том, чтопроисходит в действительности. О том, что он отлучается — да, об этом оназнала. Но только не о всех тех милях, которые он одолевал, и не о том, что,возвращаясь домой, он нередко дрожал от изнеможения и перегрева на солнце.Когда-то Ральфу казалось, что Кэролайн замечает все, даже малейшее изменениеместа пробора в его прическе. Но все прошло; опухоль мозга лишила еенаблюдательности точно так же, как вскоре она же лишит Кэролайн и жизни.

И поэтому он бродил, наслаждаясь зноем, несмотря на то, чтоиногда от этого все плыло перед глазами, а в ушах появлялся неприятный звон;наслаждаясь в основном потому, что от жары у него звенело в ушах; иногда целымичасами в голове стучало так яростно, что Ральф перестал слышать приближающиесяшаги Стража Смерти Кэролайн.

Он очень много бродил по Дерри в тот знойный июль —узкоплечий, седой, лысеющий старик с огромными руками, все еще способными ктяжелой работе. Он брел от Уитчхэм-стрит к Барренс-стрит, от Канзас-стрит кНейболт-стрит, от Мейн-стрит к Мосту Поцелуев, но чаще всего ноги сами уводилиего на запад от Гаррис-авеню, на которой все еще красивая и столь любимая имКэролайн Робертс в мареве головной боли и морфия теперь доживала свой последнийгод.

Ноги уносили его в сторону аэропорта. Он шел по дороге — попути не попадалось ни единого деревца, в тени которого можно было бы укрытьсяот безжалостного солнца, — пока не начинал чувствовать, как ноги перестаютслушаться и подгибаются от усталости, и только тогда Ральф поворачивал обратно.

Частенько он отдыхал в тени площадки для пикников,неподалеку от служебного въезда на летное поле, ожидая, когда же придет второедыхание.

Вечерами эта площадка становилась местом тусовки подростков,наполненным грохотом рэпа, доносящегося из колонок переносных магнитофонов, нов дневное время она служила пристанищем группы людей, которую Билл Мак-Говерн,друг Ральфа, окрестил Сборищем Старых Кляч Гаррис-авеню.

Старые Клячи собирались здесь, чтобы поиграть в шахматы,выпить джина, просто поболтать. Многих Ральф знал не один год (со СтэномЭберли; например, он учился в школе), и ему было уютно среди них… Пока они нестановились слишком назойливыми. Хотя вряд ли их можно было назвать таковыми.Это были янки, воспитанные в традициях старой морали, полагающие, что то, о чемчеловек не считает нужным говорить, является только его делом — и ничьимбольше.

Именно в одну из таких прогулок Ральф впервые осознал, что сЭдом Дипно, проживающим с ним на одной улице, происходит что-то неладное.