– Лучше бы тебе не опаздывать, засранец.

124

– Подождите, я уже иду.

Голос Жана-Луи Ласея исходил из переговорного устройства, установленного на первом пропускном пункте спецбольницы. Эрван представлял себе все совсем по-другому. После истории с арестом и серии допросов ему казалось несколько преувеличенно любезным такое отношение к его энному визиту.

Он терпеливо ожидал на парковке, обдумывая рассказ Софии, обеспечивший ему бессонную ночь: историю с оральным изнасилованием брата на склонах Фьезоле. Макаронники свое получат. Главное теперь – уследить за Лоиком. Его неожиданное увлечение огнестрельным оружием не сулило ничего хорошего. После Гаэль, решившей выступить в роли поборницы справедливости в лозаннском гостиничном номере, Лоик, без сомнения, готовился исполнить ту же партию среди мафиози Флоренции. Это уже игра не в «Семь семей»[128], а в «Семь самураев»[129]. Когда же это все прекратится?

София не осталась на ночь: воспоминание об итальянском кошмаре убило саму мысль о желании, которое могло бы между ними возникнуть. Эрван не позволил воображению нарисовать ту сцену, да еще с племянниками в первом ряду. Точно так же он не мог позволить новой боли перехлестнуть через край – он пытался отстранить ее, убеждая себя, что Лоик, в конце-то концов, бисексуал и слишком часто играл с огнем (будь то СПИД или гепатит С), связываясь с инфицированными любовниками. И что, оглушенный успокоительными, он, наверно, не очень понимал, что с ним происходит. Полная чушь.

Он провел ночь, промывая глаза и поглощая активированный уголь. Несмотря на неотступную оцепенелость (медики предупредили: перхлорат вызывает еще и наркотический синдром), ему так и не удалось заснуть. В три часа ночи он собрал школьные тетрадки, в которых вел записи обоих расследований, и сентябрьского, и в Конго, добавил фотографии, отчеты, протоколы, прилагаемые к процессуальным действиям, потом завернул всё в пакеты для морозилки и спрятал добычу на своей парковке, рядом с домом. Он был готов к тому, что Виар устроит демонстративный обыск под фанфары (или пороется втихую, как больше понравится), чтобы прибрать к рукам любую мелочь, которая касалась их таинственной программы и участия госслужб в этом дерьме.

– Чего вы еще хотите?

Жан-Луи Ласей стоял за решеткой спецбольницы, засунув руки в карманы короткого пальто с капюшоном. Под пальто виднелся синий блейзер и узкий галстук в полоску – прекрасный образчик высшей школы во всем своем оксфордском великолепии.

– У меня еще несколько вопросов.

– Вы мне их уже немало задали.

– Я говорил с Паскалем Виаром.

Ни малейшего признака удивления: Ласей, с его высоким лбом, разлетающимися бровями и чувственными губами, наверняка не раз слышал, что похож на Доминика де Вильпена[130] или Ричарда Гира. И наверняка всякий раз он принимал комплимент с понимающим, почти сокрушенным видом.

– Всего этого для меня больше не существует.

Эрван встал перед ним, в то время как охранники с пропускного пункта подтягивались ближе: хозяина следовало защитить. Накрапывающий дождь создавал атмосферу сценки из папье-маше.

– Послушайте меня хорошенько, Ласей, повторять не буду. Три дня назад сумасшедший зверски убил лейтенанта из моей группы. Вчера вечером он ранил еще одного моего человека и убил рабочего, который оказался на его пути.

Ласей вздрогнул: по всей видимости, он был не в курсе.

– Через несколько часов я хороню отца, – продолжил Эрван, – а его вдова на верном пути, чтобы к нему присоединиться (он больше не мог выговорить «моя мать»), и я точно потерял работу. Поверьте, если вы не выкажете здесь и сейчас хотя бы минимальную готовность сотрудничать, я потяну вас за собой на дно, и это будет очень неприятно.

Престарелый студент слегка поковырял носком ботинка влажную землю – получилось почти танцевальное па. Наконец он поднял ворот пальто и движением подбородка указал в сторону паркинга:

– Возьмем мою машину.

За время поездки – ни слова. Пейзаж расплывался извилистыми потеками за щетками дворников. Эрван спрашивал себя, не собирается ли Ласей сбросить его с утеса или отдать на растерзание одному из своих созданий, буйнопомешанному, напичканному до отказа неизвестными молекулами, – или же просто сдать в жандармерию.

Они проехали всего пару километров по ландам, плоским, как футбольное поле. Наконец показалось море, хмурое и серое. Ни о каких прибрежных утесах здесь и речи не было: земля подступала к воде с осторожностью, по камешкам. Вдали возвышались приморские сосны, издалека похожие на колонию брокколи, растущую на песке.

Они вышли из машины и направились к камням. Эрван уже понял, что Ласей все ему выложит, и из честолюбия исследователя, и из чувства безнаказанности – но уж точно не из-за угрызений совести.

– Я иногда организую здесь прогулки со своими подопечными, – сказал наконец психиатр.

– Это отсюда Фарабо и сделал ноги?

Врач выдавил быструю улыбку, все такую же искусственную. Дождь не проникал в его седеющую гриву. Водонепроницаемая модель. При любых обстоятельствах профессор держал свой рассудок в сухом месте.

– Вы все время попадаете пальцем в небо. Идите за мной. Тут есть тропа, которая идет вдоль дюн. Надеюсь, у вас не скользкие башмаки.

125

– Уже много лет, – начал Ласей, – существует национальная программа исследования жестокости. В ней есть официальная часть, включающая в себя статистику, полицейские данные и наблюдения, политические спекуляции, законодательные акты, прочую муть, которая ничего не дает, и секретная часть, основанная на научных обследованиях специфического контингента: преступников.

– Тех, что в тюрьме?

– За другими сложно наблюдать. Нашу группу обследуемых составляют убийцы и насильники, скажем так, классического типа, содержащиеся во французских тюрьмах, а также те, чьи психозы выражаются в проявлении опасных инстинктов, как, например, наши пациенты в Шарко. Мы их тестируем, делаем анализы и продвинутые обследования, чтобы лучше понять механизмы их агрессивности.

– Вы пошли еще дальше: вы создали «Фармакон».

Тот покачал головой в знак того, что оценил познания Эрвана:

– Вижу, вы пришли не с пустыми руками.

– Расскажите мне о своих работах – ваших и Усено.