Не зная, чем еще заняться, и полагая, что офис Союза домовладельцев должен быть забит новыми внутренними беженцами, Шарлотт вернулась на работу. Франклин уплыл искать Стефана и Роберто, такой взволнованный, что она чуть было не вызвалась плыть с ним, но делу бы это не помогло, а ей хотелось заняться чем-то полезным.

В офисе действительно все стояло вверх дном, коридоры и кабинеты забили промокшие грязные люди, хотя как убежище их здание ничуть не годилось. Но в любом портовом городе во время бури многие почему-то полагали, что статус иммигранта и/или беженца мог каким-либо образом изменить их положение к лучшему. Шарлотт сомневалась, что это в самом деле так: эти люди теперь были в числе многих. Возможно, здесь даже имело смысл подумать о правах целой группы лиц.

Первым делом она занялась людьми – выдавала им номерки и формы, расспрашивала, для чего они пришли, не могли бы они уйти и подойти позднее, и так далее. Большинство еще не вступили в союз, а у определенной части вообще не было документов. Спустя некоторое время она устала и присоединилась к группе, которая отправлялась на полицейском патрульном судне в Центральный парк. Просто хотела его увидеть.

Оказавшись в парке, она почувствовала дурноту. Разгром оказался таким основательным, что даже не верилось. Она ходила будто во сне, не в силах вырваться из кошмара, где в сознание беспомощного спящего вторгается череда ужасных ирреальностей, одна за другой. Там, где раньше росли деревья, теперь ютились люди, так что сам парк казался больше и ниже, словно гигантский участок прерии. А толпы людей придавали этому месту вид, как на фотографиях цвета сепии с изображением «гувервилля»[125] или какой-нибудь разрушенной землетрясением фавелы.

Она бродила ошарашенная и осматривала все вокруг. Люди толпились не только в самом парке, но и на ближайших улицах. Многочисленные тропы, по которым она любила прогуливаться, исчезли без следа. Гигантские корни с землей высились у зияющих дыр, где раньше были деревья, – обращенные на юг, точно подсолнухи. Сломанные ветви обнажали внутреннюю плоть деревьев, светлую и шероховатую, а сами они будто состояли из чего-то другого. Время от времени она останавливалась и усаживалась на землю, ощущая переизбыток чувств, будто актриса, игравшая особенно экспрессивную роль. Но нужно было идти дальше, пусть даже ноги ее не слушались – у нее, что называется, подгибались колени. Удивительно, как эти старые выражения черпали истоки в реальных физических реакциях, знакомых всем и каждому. Несколько раз у нее проступали слезы, а в окружающей толпе мелькали такие же заплаканные лица, причем нередко плачущие, казалось, не осознавали, что слезы текут у них по щекам. О город мой, мой город, когда увижу тебя вновь? Большинству поваленных деревьев были десятки лет, а некоторым и сотни. Требовалось много лет или даже десятилетий, прежде чем парк будет хоть сколько-нибудь похож на тот, каким был раньше.

И еще люди. Они уже разбились на группы и сидели кружками, в основном человек по двадцать, но были также квинтеты, парочки и отшельники. Семьи, компании друзей, жители из одного и того же разрушенного здания. Тысячи людей, сидящих на земле, бетонных лавках, ящиках или старых камнях, выступающих из земли, словно кости самого острова, предлагающие отдых своим обитателям. В памяти Шарлотт всплыли полузабытые строки Уитмена – что-то о потоке лиц через Бруклинский мост и муки солдат в Гражданскую войну. Единение американцев перед лицом беды.

Она постучала по браслету так, будто хотела его разбить, и позвонила мэру. Та сразу ответила:

– Что?

– Ты где?

– В мэрии.

– И чем занимаешься в связи со всем этим?

Краткая пауза, призванная выразить изумление.

– Работаю! А ты чего от меня хочешь?

– Хочу, чтобы ты открыла высотки в аптауне.

– В каком смысле?

– Сама знаешь в каком. Там более половина квартир пустует, потому что принадлежат богатеям не из города. Объяви чрезвычайную ситуацию и открой в этих помещениях центры для беженцев. Ты можешь их отчуждать.

– Я уже объявила чрезвычайную ситуацию, и президент тоже. Она уже почти здесь. А что до отчуждения – этого я сделать не могу.

– Можешь. Объяви ЧС, привилегию власти, что угодно…

– Это все нереально. Вернись к реальности, Шарлотт.

– …Военное положение! Или хотя бы свяжись с каждым этим владельцем и попроси разрешить воспользоваться их жильем. Скажи им, что это очень нужно, их жилье, их согласие. Уговори. Уговори людей, сколько сможешь.

Тишина на том конце, а потом наконец голос мэра:

– Этих квартир все равно не хватит всем, кому нужна помощь. Кроме того, это вызовет еще больший отток капитала. Мы потеряем еще больше людей, чем уже потеряли.

– Ну и пусть проваливают! Брось ты, Галина. Покажи характер. Сейчас твое время. Ты нужна своему городу, ты должна через это пройти. Сейчас или никогда.

– Я подумаю. Я занята, Шарлотт, мне нужно идти. Спасибо за заботу. – И связь прервалась.

– Черт возьми! – закричала Шарлотт себе в запястье. – Чтоб тебя, позорная трусиха!

Люди пялились на нее. Она сверкнула на них взглядом.

– Мэр этого города – жалкая марионетка, – заявила она им.

Они пожали плечами. Мэр их не интересовал.

Шарлотт стиснула зубы. Эти люди были, конечно, правы. Когда доходит до дела, от политиков никакого толку. Лучшее, на что можно рассчитывать, – это армия, национальная гвардия, государственные ведомства. Аварийные службы, реаниматологи и медсестры. Полиция и пожарные. Вот кто мог помочь, вот на кого стоило возлагать надежды. Они, но только не политики.

Она вспомнила то, о чем когда-то слышала: после урагана «Катрина» лагеря для заключенных в Новом Орлеане строили быстрее, чем больницы. Ожидали протестов и сажали небелокожих в тюрьму заблаговременно. Но это было в XX[126] веке, в темные времена, в век шагавшего по планете фашизма. С тех пор люди лучше приспособились к наводнениям, так ведь?

Глядя на толпу в разоренном парке, закрадывались сомнения. Люди собирались в группы. Кое-как организовывались. Делали все, что могли в своих обстоятельствах.

Но после каждого из кризисов прошедшего столетия, мрачно подумала Шарлотт, а может, и не только прошедшего, капитал затягивал петлю на шее рабочей силы. Проще некуда: кризисный капитализм при каждой возможности давил шеи ботинком все сильнее. И затягивал петлю. Это было доказано – изученный феномен. Любой, кто заглядывал в историю, не мог этого отрицать. Вот такая схема. И в борьбе с этой затягивающейся петлей так и не удавалось найти опоры, чтобы от нее спастись. В этом отношении она напоминала китайскую ловушку для пальцев: попробуй сопротивляться и получишь жесткий ответ. Вместо больниц – тюремные лагеря.