— Вы только что сказали, что ее убили вчера вечером. Значит, через несколько часов после следственного эксперимента в «Альме». Может быть, она заметила что-то подозрительное, когда во вторник сидела за столом…

— Почему же тогда она ничего не сказала вчера?

— Люди далеко не всегда выкладывают все, что знают. Иногда они предпочитают промолчать.

Бруберг раскурил трубку и потушил спичку. Трубка шипела, как старый паровой котел.

— Совершенно верно, — кивнул он. — Я вижу, вы неплохо осведомлены.

— Я знаю многих преподавателей с юрфака, в том числе вашего брата.

— Эрнста? — Он пыхнул трубкой. — И обсуждали с ним убийство Манфреда Лундберга?

— Про убийство я говорил не с ним, хотя и встретил его вчера у Бринкманов.

Бруберг улыбнулся.

— Что еще вы могли бы сказать?

— Понимаете, вчера поздно вечером я встретил в баре Хилдинга Улина, секретаря факультета. Он сказал, что вечером видел Марту и даже проводил ее немного.

— Может быть, он имеет в виду встречу во время следственного эксперимента?

— У меня сложилось впечатление, что он провожал ее после. От здания филфака. Но, возможно, это просто случайное совпадение.

— Да, возможно. Во всяком случае, спасибо за информацию. Перед тем как уйдете, оставьте свой адрес Бюгдену. Может понадобится через пару дней поговорить подробнее.

Я направился к выходу, Бруберг за мной.

— Я позвоню Эрнсту и попрошу его сообщить Хофштедтеру обо всем, что случилось.

Мы остановились возле мужского туалета. Эксперты работали, не покладая рук. Они расставили повсюду фотоаппараты и юпитеры и делали снимок за снимком. Марта все еще сидела под умывальником. Я оставил комиссару Бюгдену свою фамилию и адрес.

— Загляните как-нибудь ко мне, — предложил я. — Теперь вы знаете, где я живу. Выпьем, а заодно перейдем на ты.

В ответ раздалось глухое ворчание. Харалд Бруберг стал подниматься по лестнице. Я последовал за ним. В руке он держал черную шляпу. Трубка уже исчезла в кармане пальто.

— Вы с комиссаром Бюгденом, как видно, остались не слишком довольны друг другом? — заметил Бруберг.

В тот же миг его кто-то окликнул снизу. Долговязый полицейский впопыхах врезался во что-то головой и громко выругался, тут же смущенно покосившись на Харалда Бруберга.

— Под окном мы нашли пару галош, — сообщил он. — Их почти засыпало снегом. На них метка «М. Л.».

— Черт возьми! — воскликнул Бруберг и потеребил свой нос. Потом посмотрел на долговязого полицейского. — Пусть осмотрят место, где нашли галоши. Там могло произойти что угодно!

— Я ничего не понимаю, — сознался долговязый.

— М. Л. означает Манфред Лундберг, — подсказал я.

— Ладно, — решил Харалд Бруберг. — Сейчас я вернусь и взгляну.

Мы пошли в главный читальный зал.

— Полиции иногда тоже приходится думать, — вздохнул прокурор.

Я немного постоял на крыльце, откуда открывался изумительный вид на город. Я смотрел на живописное нагромождение домов, словно никогда их раньше не видел. Справа грелся на солнце огромный красный дворец. Солнце отражалось в его высоких стрельчатых окнах. Немного левее сверкали инеем деревья в парке Одинслунд, церковь Святой Троицы, а за ней возносил в небо башни кафедральный собор. Впереди Дротнингсгатан опускалась к реке Фюрисон и, перепрыгнув через мост, бежала дальше к площади. По ту сторону площади она называлась уже Ваксалагатан. И вот она, прямая, как стрела, пересекала Кунгсгатан, потом Стурагатан и, наконец, где-то в районе Эрегрунсхолл окончательно исчезала…

Все было как обычно. На холме вокруг дворца ослепительно сверкал свежий снег. По склонам Каролинабакен с грохотом неслись вниз и тяжело карабкались вверх большие желтые автобусы. По улицам неведомо куда спешило множество людей. Солнце медленно катилось по небу. Теперь оно светило из-за моей спины. Тень «Каролины» напоминала гигантскую трапецию. В этой тени было холодно. Со стороны Стокгольмсвейен тянуло ледяным ветром. Пора было домой.

Я спустился с крыльца на солнце и зашагал по Эфре-Слотсгатан и Гропгрэнд. Вернувшись домой, снял трубку и набрал номер Бринкманов. Мне очень хотелось, чтобы ответила Ульрика — просто не было сил общаться со стариком или фру Эллен. К счастью, трубку сняла Ульрика.

— Здравствуй, ранняя пташка! — защебетала она.

— Сегодня я встал раньше, чем ты думаешь, — сухо сказал я.

Она промолчала. А когда снова заговорила, голос ее звучал жалобно. Это была очень чувствительная девушка.

— Что с тобой? Опять встал с левой ноги?

— Ничего особенного, — буркнул я. — Видела, какое сегодня солнце и какой снег?

— Видела…

— Ну и что ты об этом думаешь?

— Мне надо думать про экзамены.

— Постарайся не думать о них хоть сегодня!

Она молчала.

— Умерла Марта Хофштедтер, — сообщил я.

— Умерла? — повторила она. — Как? Каким образом?

— Что значит «как»? Умерла — значит, умерла…

Впрочем, люди действительно умирают по-разному.

Можно умереть у себя дома в постели от старости, или от чахотки, или от воспаления легких, или от любой другой болезни. Человек может попасть под машину. Его могут задушить, как Марту Хофштедтер. Можно умереть легко и спокойно, а можно — впопыхах и даже весело. Можно умереть готовым к смерти, а можно совсем неожиданно. И один Бог знает, что лучше. Но когда человек мертв, для него сразу все теряет смысл. Умирают люди по-разному, однако мертвые они все одинаковые.

В нескольких словах я рассказал Ульрике, что произошло в «Каролине». Но она по-прежнему молчала.

— Ты меня слушаешь? — спросил я.

— Да-да, — отозвалась она, и голос у нее задрожал. — Но кто мог это сделать?! Какой ужас! Какое у нее лицо?

— Такое же, как всегда. Но она больше не улыбается. А нам будет не хватать ее улыбки…

— Бедная Марта, — вздохнула Ульрика.

— А мне казалось, ты ее не слишком любишь.

Я пообещал, что потом подробнее расскажу про убийство Марты, а сейчас ей нужно поскорее одеться, взять лыжи и выклянчить у старика машину. Мы поедем в Ворсэтра кататься на лыжах.

— Как ты можешь именно сегодня…

— Это единственное, чего мне сегодня хочется!

Я повесил трубку, пошел в ванную и долго плескал в лицо холодной водой. Нельзя сказать, чтобы после этой процедуры мысли мои хоть немного прояснились. У меня было чувство, словно я немного оглушен и мозги вышли из строя. В голове все время что-то жужжало и гудело. Периодически передо мной вдруг появлялась Марта Хофштедтер, сидевшая на полу под умывальником в мужском туалете, бледная, с остекленевшим взглядом. Отогнать это видение удавалось далеко не сразу. Потом передо мной вдруг возникал еще один призрак — Манфред Лундберг. Он, бледный как смерть, вставал со стула и говорил, что ему очень плохо. Потом хватался за сердце и падал. Голова его с глухим стуком ударялась о стол.