Когда я учился на первом курсе колледжа, то схватывал материал на лету. Я переходил с курса на курс без всяких усилий. Я часто нес всякую чушь, блефовал, лишь бы удержаться на плаву. Я вышел из школы и занялся бизнесом. У меня было много идей, но мало знаний. Я занял кучу денег, и нет нужды говорить, что вскоре мое дело лопнуло. Я устроился на работу, но очень быстро был уволен. Потом все начало стремительно рассыпаться, и я понял, что мне не удастся больше жить обманом. Я пытался изменять жене, но скоро у меня закончились деньги. Потом я наткнулся на наркотик… это была снова великолепная крыша. С наркотиком мне ничего не было страшно. Мир стал прекрасен. Мне не надо было признавать поражений… я начал строить планы — один грандиознее другого. Я начал грезить о джазе в Гарлеме. Я знал о героине и знал, что он смертельно опасен, поэтому я стал его просто нюхать. Ах! Этого тоже было слишком много. Он успокаивал меня, охлаждал; ни печалей, ни страха, ни отврашения к моему образу жизни; не стало ничего. Это была стопроцентная пожизненная гарантия комфорта, приятности, покоя — вот как это можно было назвать. Г. был просто создан для меня. Я мог обходиться понюшками и не колоть его в вену первые девять месяцев. Сексуальное влечение прошло. Я спустил все остававшиеся у нас деньги, и дела пошли по–настояшему плохо. Я стал худеть и усыхать, и на какое‑то время остановился, и даже устроился на работу. Надо же, говорил я себе, ты смог на целых полтора года от–казаться от героина. Я был просто не седьмом небе от счастья. Я курил травку, но это было скорее баловство ради свободного общения. Дела в жизни и на работе шли великолепно. Но я лишился работы, и не был готов заняться чем‑либо еше. Я решил сделаться писателем, но из этого ничего не вышло. Шли недели, в моей жизни ничего не менялось, и вот тогда‑то я снова по–настояшему испугался. Однажды, в воскресенье, ко мне в гости пришел один дружок, который оказался наркоманом. У него с собой было немного зелья. Я сделал себе укол — первый за почти два года, и почувствовал себя очень хорошо. На этот раз я начал с внутривенных инъекций, надеясь, что смогу держать себя под контролем. Я переехал в Калифорнию, надеясь изменить жизнь к лучшему. Но теперь я крепко сижу на старом калифорнийском смаке, на том же героине. За последние два года я чистился не меньше тридцати раз. Я не могу теперь обходиться без героина за исключением коротких периодов времени, когда сижу на долофина и перкодане. Я обнаружил, что боль, которая мучает меня в течение первых дней отказа от героина очень похожа на боль, которая мучит меня, даже когда я чист много недель. Наркотик окутывает меня, он заставляет меня чувствовать, что я никогда не смогу обходиться без него. До последнего месяца я даже не думал, что захочу бросить колоться… Я чувствую себя так погано, я страдаю от ужасной боли, просыпаясь по утрам, и только теперь я понимаю, почему некоторые люди решаются на самоубийство. Я не хочу умирать, я хочу жить. Я хочу остановиться; мне есть для чего жить. Наркотик усмиряет мою боль, но заменяет ее своей. Наркотик есть наркотик. Есть ведь и другой образ жизни. Помогите.

Через тридцать минут после того как он написал это письмо, мой будущий пациент вышел на улицу и укололся[23]. Представляется, что знание об опасности героина и отчаянное желание остановиться совершенно бессмысленны, если человек страдает.

Лишаясь инъекций героина, человек испытывает ощущение, подобное тому, какое он чувствует, находясь в первичном состоянии. Действительно, автор письма был убежден, что переживал наркотическую абстиненцию, находясь в первичном состоянии. Он обильно потел, желудок скручивали болезненные судороги, пациента бил озноб — и он испытывал сильную первичную боль. Я уверен, что вначале симптомы, которые возникают после отмены героина, являются чисто физиологическими. Однако сами героиновые наркоманы, побывавшие в первичном состоянии, считают, что, по большей части, синдром отмены героина представляет собой первичное состояние. То, что, как кажется, придает пристрастию такую интенсивность, является первичным пулом боли. Если мы будем рассматривать героин, как средство психологической защиты, то сможем понять, как человек входит в первичное состояние, когда устраняется система защиты.

Подобно героину, первичная терапия тоже убивает боль, так как заставляет наркомана ощутить и прочувствовать первичную боль. По моему опыту, наркоманы являются более благодарными пациентами и легче поддаются лечению, нежели невротики, у которых в психике возведена сложная и изощренная система защиты, которую весьма трудно демонтировать. Лечение наркоманов протекает быстрее и более четко.

Первичная терапия у наркоманов протекает несколько по- иному, чем у невротиков, не страдающих героиновой зависимостью. На мой взгляд, это очень важная разница. В первые один — два месяца лечения за наркоманом надо внимательно следить и оберегать его от возможных неожиданностей. Другие пациенты, когда система защиты дает трещину, могут страдать от своих старых болезней — астмы или головной боли. Но если у наркомана происходит рецидив старой симптоматики, то он может обернуться подлинной катастрофой. Какие бы обещания бросить зелье ни давал наркоман, пусть даже он просто обещает, что будет сообщать о каждом случае употребления наркотика, верить ему бессмысленно. Мне приходилось запирать одного серьезно настроенного на лечение наркомана в его комнате в течение первых дней первичной терапии, так как обычные санатории не принимают на жительство людей, стра

дающих наркотической зависимостью. Но даже при круглосуточном наблюдении он умудрился снять с петель дверь и едва не ускользнул. Нет никого более изобретательного, чем наркоман, нуждающийся в очередной дозе.

Если нам удается провести наркомана через начальный период лечения, то за остальное время терапии можно не волноваться. Но я бы все же рекомендовал продлить надзор за проходящим лечение наркоманом до десяти — пятнадцати недель.

Обсуждение

Некоторые из современных подходов к лечению наркотической и прочей лекарственной зависимостью строятся на жесткой тактике. Наркомана стыдят, называют тупым, призывают расти и стать взрослым человеком. Я не могу согласиться с таким подходом, так как полагаю, что у наркомана и без того слишком тяжелая жизнь, чтобы подвергать его дополнительному общественному прессингу. Вероятно давление со сторону группы людей, непосредственно окружающих пациента с наркотической зависимостью, помогают ему освободиться от соответствующего поведения, но этот прессинг не может возместить недостаток любви, от которого страдают все без исключения наркоманы. Если у человека есть первичная боль, от которой он невыносимо страдает, не помогут никакие в мире угрозы и наказания. После успешного завершения первичной терапии, обычно, не возникает никакой нужды ругать наркомана или умолять его бросить наркотики.

Я также не верю в то, что можно помочь наркоману, призывая его вести себя, как подобает «взрослому человеку». Многим зависимым от наркотиков людям пришлось стать взрослыми еще когда они были детьми. На самом деле наркоману надо ощутить боль травмированного ребенка, а не лицедействовать, подражая взрослому. Социальный прессинг и угрозы, как мне думается, приводят лишь к усилению самозащиты. Многие наркоманы вполне подготовлены к жизни в жестоком мире. Единственное, с чем они не умеют бороться — это с проявленной по отношению к ним нежностью.