Девушка, которую боятся все гильдийцы.

Сетемёты выстрелили, металлические катушки запели, а между гудящими тросами летела сама стихия – арашитора. Буруу и Юкико нырнули под киль правого корвета, подобрались к нему слева и вырвали двигатель, покатившийся ярким пылающим шаром. Неболёт резко развернуло вокруг оси, он сильно накренился, его команда выпрыгнула во тьму, осветив ее ярко вспыхнувшими реактивными ранцами, и корабль понесся к земле. Второй арашитора проплыл над воздушным шаром левого корвета, выпустил эбонитовые когти и разорвал холст. Затем содрал его с каркаса, как кожу с раздутого трупа. Водород со свистом вырвался в темноту, и судно полетело вниз, как раненая птица, спускаясь по спирали к своему концу. Лотосмены покидали руины корабля среди шлейфов бело-голубого пламени.

Кагэ торжествующе заревели, подняв оружие к небу, когда белые фигуры, сделав разворот, вернулись к «Куреа». Юкико села прямо, высоко подняв руку и сжав пальцы в кулак. В ответ взметнулись десятки рук. Акихито перегнулся через перила и, протянув к ней руку, выкрикнул ее имя: «Юкико!» Буруу ревел, как столкнувшиеся грозовые тучи. Ему отвечал второй арашитора, летевший справа по борту. И тут Богиня Солнца окончательно взошла на горизонте и воспламенила небо.

Мичи вложила чейн-катану в ножны, чувствуя опустошение и облегчение. И горькую, черную печаль. Смерть Аиши тяжестью легла ей на сердце. Но при звуках приветственных криков Кагэ, при виде радости, сияющей на лице Акихито, и кулаков, взлетающих в воздух, когда корабли Гильдии начали отступать, она вдруг поняла: ее губы расплылись в слабой улыбке. И дышать стало чуть легче. Это было мгновенье счастья просто от того, что они остались живы, несмотря на смерть, маячившую вблизи всего лишь миг назад. Когда всё казалось потерянным. Когда не осталось ни капли надежды.

Опускаясь по широкой спирали вокруг неболёта, второй грозовой тигр заревел так громко, что зазвенели заклепки «Куреа», и глаза Кагэ вспыхнули удивлением. Юкико и Буруу огибали корму под торжествующие крики, и руки повстанцев сжимались в кулаки и взлетали в небо, когда их взгляды встречались сквозь пелену сине-черного дыма. Юкико окликнула Мичи по имени, и та обнаружила, что улыбается, тоже поднимая свой кулак в воздух.

И вместе – арашиторы и «Куреа» – повернули на север, к теням Йиши на горизонте, залитом светом восставшего солнца.

Это была не победа. Они даже не приблизились к ней.

Но может быть…

Мичи кивнула.

Может быть, скоро.

В клетке воняло засохшей кровью. Поражением и страхом. Из-за густого запаха лотосного дыма и тяжелой вони человеческих отходов у Кина слезились глаза, а бурление и треньканье капитула наверху отдавалось в измученном теле. Из-за наручников у него нарушилось кровообращение, и он попытался размять онемевшие пальцы. Пот обжигал глаза, дым обжигал легкие. Он сидел, опустив голову, и ждал в ноющей темноте.

Он сидел в одной из сотен похожих друг на друга клеток – ряды их железных прутьев перегораживали огромное, погруженное во мрак помещение. Стена у него за спиной была грязно-желтой, влажная от конденсата в углах, склизкая и теплая на ощупь. Совсем недавно камеры капитула ломились от тел – стариков и инвалидов, женщин и детей со светлой кожей, большими круглыми глазами, светлыми, рыжими и каштановыми волосами. Все они ждали своей очереди, чтобы покорно дотащиться до кипящих чанов иночи и встретить там свой конец. Но теперь клетки опустели – одна, другая, третья. Мерцающий галогеновый свет освещал голые, покрытые конденсатом камни.

Он закрыл глаза, постарался сконцентрироваться, ощутил пустоту внутри себя, которую он испытывал в мастерской, томясь в долгой тишине под металлической оболочкой. Он чувствовал, как по разъемам, торчащим из его тела, стекает пот, как натягиваются под плотью провода. Он попытался заглушить полузабытое эхо мехабака в голове, вонь дыма и дерьма, чтобы вспомнить, почему он здесь оказался. Почему выбрал этот путь.

Он подумал о девушке, почувствовал свинцовые крылья бабочек в животе, биение сердца в груди. Он представил, как она стоит на веревочном мосту в деревне Йиши, ее силуэт на фоне вековых деревьев, когда луна восходит на свой небесный трон. Представил, как ветер ласкает пальцами ее волосы.

Быть ветром…

Он вспомнил поцелуй в темноте, окутанной ароматом глицинии – он всё еще чувствовал ее тело, прижавшееся к нему, мягкое, настойчивое прикосновение ее губ к его губам. Он вспомнил, как она выглядела, как плакала во мраке, и в глазах у нее отражался лунный свет. Он вспомнил вкус ее слез. И вздохнул, убитый горем.

«Нам здесь не место».

Вина узлом затянулась у него в животе и задавила всех бабочек, одну за другой.

Кин почувствовал его еще до того, как услышал, – это было скорее отсутствие, чем присутствие; запах мертвых цветов или пустота в отражении эха. Он открыл глаза и увидел силуэт, притаившийся у выступа галогенового фонаря, безмятежный, как лунатик. Маленький и стройный, с загорелой кожей, бритой головой и в свободной темной одежде. Гладкие черные фильтры механического респиратора, бездонные глаза, испещренные капиллярами так сильно, что белок вокруг радужной оболочки был красным. Руки сцеплены, длинные умелые пальцы переплелись, как у кающегося грешника перед святыней. Если бы не плавные движения его груди вверх и вниз, не дым чи, вырывающийся из-под маски с каждым выдохом, Кин подумал бы, что это статуя.

Его голос прозвучал мягко, как колыбельная, как металлический шепот за респиратором.

– Знаешь, как меня зовут?

– Нет, – ответил Кин.

– Знаешь, кто я?

– Конечно, Инквизитор.

И они начали говорить.

А сейчас станьте свидетелями конца начала.

Бледный как призрак юноша семнадцати лет, струйки сине-черного пара и подсыхающие алые пятна на расцарапанном лице. Неподвижный, укутанный в черное силуэт – это он держит в руках судьбу юноши. Пара беседует в недрах капитула, и время течет, кружится, танцует, исчезает бессчетными часами в пропасти между ними. И Инквизитор наконец кивает, открывает рот и произносит слова, которые юноша так хочет услышать:

«Добро пожаловать домой, младший брат».

И вот я снова здесь. Вернулся. Член Гильдии Лотоса, который предал всё, что знал, и всё, чем был. Который подарил своим братьям лидера повстанцев Кагэ. Который помог одинокой девушке подавить восстание и защитить этот народ от бури. Предатель. Именно так я войду в историю.

После смерти отца я унаследовал имя Киоши.

Но на самом деле меня зовут Кин.

Я помню, как ужасно было жить заключенным в металлическую оболочку. Видеть мир сквозь кроваво-красное стекло. Держаться особняком и над всеми. И думать о том, будет ли что-нибудь еще в этой жизни. И даже сейчас, здесь, в недрах капитула, который произвел меня, единственного дома, который я когда-либо знал по-настоящему, я слышу шепот мехабака в голове, ощущаю фантомный вес кожи на спине и костях. И часть меня скучает по ней так сильно, что у меня ноет в груди.