и Полторацкую посетить, чем большую ей радость доставил, уже, может, и последнюю… Тяжелое впечатление осталось у меня от этой встречи.

Молодая красивая девушка, красная от лихорадки и нервного возбуждения от неожиданных гостей и вестей, уже не поднималась с постели, даже голову поднять выше не имела сил. Подушка запятнана кровью, такой же окровавленный в руках платок, и радостное-радостное лицо с сияющими глазами и благодарной улыбкой на устах. С теми впечатлениями от живой еще пошел я на кладбище, к нашему славному Усопшему. Там были и остальные наши с Горянским. Сидели молча, то выражали зависть покойному, который среди такой красоты на высоком холме, с широким горизонтом моря, под кипарисами, нашел себе вечный покой. С кладбища пошли к Горянскому, чтобы пораньше лечь и раньше на другой день встать и не опоздать на маленький катер, который должен был нас забрать в Севастополь.

Погода выдалась ветреная, суденышко держалось берега, и не столько его бросало на волнах, как неприятно как-то подергивало. Болезни от такого подергивание, кажется, не бывает, но неприятно было, и даже весьма. Я все время стоял на правом борту и узнавал или пытался узнать те места, которые я юношей еще пешком проходил, путешествуя из Севастополя в Гурзуф и обратно. От Балаклавы места были мне не знакомы, да и не интересны. Эта часть Крыма не гористая, хотя достаточно, правда, высокое плато. Только когда мы въезжали в Севастопольскую бухту, снова пробудился мой интерес, потому что справа — старый Херсонес, местами раскопанный, где из земли видны какие-то остатки руин, а прямо и слева, то далеко, то близко от берега с обрывами или песчаными холмами, везде, куда ни глянь — буи и фонари на них, что ночью показывают судам путь.

Полк. Нога, как было видно, по телефону связывался с Севастополем, но нам об этом ничего не говорил, и мы, конечно, его об этом не спрашивали. Когда катер причалил, и все пассажиры вышли на берег, вышли и мы. И тут-то и выяснилось, что не все идет так, как надеялся полк. Нога. Он уже тем был обеспокоен, что никто не вышел нас встречать. Куда-то бегал часто, наверное, к телефону, а в конце концов попросил нас не беспокоиться и подождать немного, потому что ему нужно поговорить по поводу нашего размещения. В конце появился он и на трех извозчиках повез нас в гостиницу, где разместил старших — нас троих, — показывая какие-то бумаги, а двоих хорунжих — повел в помещение, реквизированное у какого-то врача. После этого снова пришел к нам и, издалека очень начиная, объяснил нам много такого, о чем мы и не догадывались.

Оказалось, что во время его отсутствия произошли важные изменения в констелляции политических влияний в окружении Врангеля. Оказалось, что его поездка к нам состоялась под влиянием ген. Слащева{485}. Это его оценка политического и стратегического положения «Командования Вооруженных сил Юга России» послужила причиной поездки полк. Ноги в нашу армию. Кажется, что среди тех сил, которые составляли окружение Слащева, Нога играл не последнюю роль. Теперь же, как оказалось, Слащев уже не только «не у дел», а даже и «в опале». Видно было, что от всего этого было полк. Ноге очень неприятно, и мы чувствовали себя неловко. Оценив ситуацию простым способом, а именно — что полк. Ноге более неприятно чем нам, я стал успокаивать его, что, мол-де, как-то будет, и что, очевидно, такие времена и такие обстоятельства теперь, что люди делают часто такое, что через минуту раскаиваются. Это и Ногу перенастроило на оптимистический лад, и мы уже вместе, как одна сторона, начали думать, что и как дальше будет. Нога был уверен, что его поездка не была таким уже необдуманным шагом со стороны правящих сфер, и что если Слащев и не «у дел», то дело от этого не может намного измениться. На том и решено было не волноваться нам всем, а терпеливо ждать, что будет дальше. Отдохнули мы, а затем, взяв наших хорунжих, походили немного по городу, посидели на лавочках в каком-то убогом сквере или парке, а позже, поужинав, разошлись по своим жилищам с тем, «что было — то видели, а что будет — увидим».

На следующий день, где-то к полудню[94], пошли в штаб, чтобы представиться ген. Кирею{486} — генерал-квартирмейстеру — лицу, тогда очень влиятельному в Севастополе. Генерала Кирея наши полковники знали. Он, как они рассказывали, был с начала революции в нашей армии. Был даже некоторое время начальником штаба чуть ли не Слободского коша, который под атаманством С.Петлюры оборонял подступы к Киеву на Левобережье в харьковском направлении. Потом куда-то он исчез, но куда и как — они этого или не помнили, или просто не знали. Кто-то из полковников только вспомнил о тех слухах, которые ходили в связи с его уходом. Говорилось, что он не хотел служить в нашей армии потому, что «Центральная Рада забрала у него дедовскую землю». Он был с Черниговщины, откуда-то из-под Нежина, казак, и имел 50-60 десятин земли, с потерей которых не мог никак примириться. Что с ним было после того — никто не знал, как не знал также никто из них, с каких пор он связался с Доброармией.

По дороге в штаб, как и накануне, когда мы ходили по городу, чувствовал я себя все время не по себе. Население местное смотрело на нас с таким активным удивлением, что я, не привыкший быть в роли диковинного зрелища, все время оглядывался на себя и на моих товарищей, не понимая причины. Все мне казалось, что что-то у нас не в порядке с нашим видом. Более всего я, конечно, боялся за себя, думал, что всем видно, что я не военный, а переодетый «цивильник». Я все держался полк. Крата, чтобы тот мне подсказывал, как мне вести себя со старшими военными чинами, так как почему-то они, эти «отличия», не держались у меня в голове. Солдат от офицеров я легко отличал, но вот разобраться в офицерских чинах было мне очень трудно.

Крат успокаивал меня, советуя быть внимательным и реагировать только на встречных генералов, а на полковников никакого внимания не обращать. И действительно, большинство офицеров были полковники, и если бы на всех реагировать, то пришлось бы все время без перерыва козырять по сторонам. А генералов не так уж и много встречали мы. Но, конечно, причина была не в каких-то недостатках наших