мое понимание этого — скорее всего, вызовет недоумение, даже шок. Как, спросят они, смерть ребенка может быть чудесной или радостной?

Прежде всего я должен рассказать о Дайю. Материалисты назвали бы ее моей дочерью, хотя я любил бы ее точно так же, если бы не было плотской связи.

С самого раннего детства было очевидно, что Дайю никогда не понадобится пробуждение. Она родилась бодрствующей, и ее метафизические способности были необычайно велики. Она могла одним взглядом укрощать дикий скот, безошибочно находить потерянные предметы, как бы далеко они ни находились. Она не проявляла интереса к детским играм и игрушкам, но инстинктивно обращалась к Священному Писанию, она умела читать раньше, чем ее учили, и изрекать истины, на понимание которых у многих уходит целая жизнь.

— И она могла стать невидимой, — раздался прохладный голос рядом с возвышающимся соломенным человеком.

Несколько человек из группы посмотрели на Эмили, но Бекка проигнорировала это замечание.

— По мере того, как она росла, ее способности становились все более исключительными. Мысль о том, что четырех— или пятилетний ребенок обладает такой степенью духовного призвания, показалась мне нелепой, если бы я не был свидетелем этого. С каждым днем она возрастала в мудрости и давала все новые и новые доказательства своего чистого общения с Пресвятым Божеством. Даже будучи ребенком, она намного превосходила меня в понимании. Я потратил годы на то, чтобы понять и использовать свои собственные духовные дары. Дайю же просто принимала свои способности как естественные, без внутреннего конфликта, без смущения.

Сейчас я оглядываюсь назад и удивляюсь, как я не понял ее судьбы, хотя она говорила мне о ней за несколько дней до своего земного конца.

— Папа, я скоро должна посетить Пресвятую Богородицу, но не волнуйся, я вернусь.

Я подумал, что она говорит о состоянии, которого достигают чистые духом, когда ясно видят лицо Божественного, и которого я сам достиг с помощью песнопений, поста и медитации. Я знал, что Дайю, как и я, уже видела Божество и разговаривала с ним. Слово “посещение” должно было меня насторожить, но я был слеп там, где она видела ясно.

Избранным орудием божества была молодая женщина, которая, пока я спал, унесла Дайю в темное море. Дайю радостно шла к горизонту до восхода солнца и исчезла из материального мира, ее плотское тело растворилось в океане. Она стала той, кого мир называет мертвой.

— Мое отчаяние было беспредельным. Прошло несколько недель, прежде чем я понял, что именно для этого она была послана к нам. Разве не говорила она мне много раз: “Папа, я существую за пределами материи”? Она была послана, чтобы научить всех нас, но особенно меня, что единственная истина, единственная реальность — это дух. И когда я полностью осознал это и смиренно сказал об этом Благословенному Божеству, Дайю вернулась.

— Да, она вернулась ко мне, я видел ее так же ясно…

Эмили презрительно рассмеялась. Бекка захлопнула книгу и поднялась на ноги, в то время как опасливые создатели кукурузных куколкок делали вид, что не замечают этого.

— Эмили, зайди ко мне на минутку, пожалуйста, — сказала Бекка сестре.

Эмили с вызывающим выражением лица отложила соломинку, которую она привязывала к туловищу гигантской статуи, и последовала за Беккой в хижину. Решив узнать, что происходит, Робин, знавшая, что сзади ремесленных помещений есть небольшой переносной туалет, пробормотала “туалет” и вышла из группы.

Все окна в порткабине были открыты, несомненно, для того, чтобы в нем было достаточно прохладно для работы. Робин обошла здание, пока не скрылась из виду других рабочих, затем прокралась к окну с задней стороны, через которое были слышны голоса Бекки и Эмили, хотя и негромкие.

— … не понимаю, в чем проблема, я была с тобой согласна.

— Почему ты смеялась?

— Почему, как ты думаешь? Разве ты не помнишь, когда мы узнали Лин…

— Заткнись. Заткнись сейчас же.

— Хорошо, я…

— Вернись. Вернись сейчас. Зачем ты это сказала, про невидимость?

— О, теперь мне можно говорить, да? Ну, это то, что ты сказала, произошло. Это ты мне сказала, что говорить.

— Это ложь. Если ты хочешь сейчас рассказать другую историю, то давай, никто тебя не останавливает!

Эмили издала нечто среднее между вздохом и смехом.

— Ты грязный лицемер.

— Это говорит человек, который вернулся сюда, потому что его ЭМ вышла из-под контроля!

— Мой ЭМ? Посмотри на себя! — сказала Эмили с презрением. — Здесь больше ЭМ, чем в любом другом центре.

— Ну, тебе лучше знать, тебя уже выгнали из многих. Я думала, ты поймешь, что висишь на волоске, Эмили.

— Кто сказал?

— Так сказала Мазу. Тебе повезло, что ты не Марк Три, после Бирмингема, но это все равно может случиться.

Робин услышала шаги и догадалась, что Бекка решила уйти после своей угрожающей реплики, но Эмили заговорила снова, теперь уже с отчаянием.

— Ты бы предпочла, чтобы я пошла тем же путем, что и Кевин, не так ли? Просто покончить с собой.

— Ты смеешь говорить о Кевине со мной?

— Почему я не должна говорить о нем?

— Я знаю, что ты сделала, Эмили.

— Что я сделала?

— Ты говорила с Кевином, для его книги.

— Что? — сказала Эмили, теперь уже в пустоту. — Как?

— Отвратительная комната, где он застрелился, была вся исписана, и он написал на стене мое имя и что-то про заговор.

— Ты думаешь, Кевин захотел бы общаться со мной, после того как мы…?

— Заткнись, ради Бога, заткнись! Тебе наплевать на всех, кроме себя, да? Ни о папе Джей, ни о миссии…

— Если Кевин и знал что-то о тебе и заговоре, я ему не говорила. Но он всегда соглашался со мной, что ты полна дерьма.

Робин не знала, что Бекка сделала дальше, но Эмили издала вздох, похожий на боль.

— Тебе нужно есть овощи, — сказала Бекка, ее грозный голос был неузнаваем по сравнению с тем ярким тоном, которым она обычно говорила. — Слышишь? И ты будешь работать на овощной грядке, и тебе это понравится, или я расскажу Совету, что ты сотрудничала с Кевином.

— Не расскажешь, — сказала Эмили, теперь уже всхлипывая, — не расскажешь, чертова трусиха, потому что ты знаешь, что я могу им сказать, если захочу!

— Если ты говоришь о Дайю, то продолжай. Я сообщу об