— Ты набрался храбрости мне угрожать?

— Да, ведь теперь я знаю о тебе куда больше, чем остальные.

— Что ты можешь обо мне знать?

— Что ты глубоко несчастен и одинок. Ищешь поддержку в семье и искренне не понимаешь почему дочери кроме младшей не замечают твое существование, не позволяют и пальцем коснуться к внукам и никогда не принесут даже лекарство. Даже если ты будешь тут в муках умирать от боли ни одна из них не придет к тебе, Нина не позволит. И знаешь, не важно почему ты стал таким, они делают все правильно, сестры не должны были нести ношу твоих проблем и не смей требовать от них большего. Ты не заслужил их любви.

— Сученыш, и зачем ты мне все это высказываешь?

— Я единственный кто продолжает заботиться о тебе, разве не следовало бы стать более терпимым?

— Тебя никто не просит этого делать.

— Считай это моей благодарностью, что в отличие от них у меня все-же была любящая мать.

Старик опустил глаза устало, разминая шею и потянулся к флакончику с лекарством, но Таро быстро подал ему его.

— Так ты знаешь?

— Да, Анку рассказала мне перед смертью.

— Не стоило тебя отводить в этот проклятый дом.

— Так зачем отвел?

— Император настоял, он видел в тебе потенциал, но считал, что мои методы могут испортить нечеловеческую часть тебя. Анку наполняла тебе энергией сама того, не зная и ты становился сильней.

— Она просто любила меня.

— Какое дело если ты все ровно дал все испортить? Толку от твоих сил, когда ты сидишь за спиной сестры и таскаешься с подобными ему?

— Хочешь сказать, что ты был бы доволен стань я главой клана, не смеши меня. Сам того не замечаешь, но это самый длинный разговор в нашей жизни.

— Я все ровно не смогу ничего исправить, ошибки сделаны и раскаиваться перед вами я не собираюсь.

— Прошлого не исправить, но у тебя всегда есть шанс что-то изменить для будущего. Мне твои извинения ни к чему, но ради них ты мог бы хотя бы постараться.

— Они не станут слушать.

— Придется не просто, годы ошибок не исправить за один день.

— Если ты наберешься ума, то я попробую.

— Наберусь ума?

— Прогони мальчишку и женись уже наконец, найди себе жену любую простую девчушку с улицы, да плевать, хоть из публичного дома выкупи, только прекрати это!

— Как его звали?

— Что, о чем ты?

— Как звали человека, из-за которого ты стал таким?

Старик тяжело глотнул под давлением изумрудных глаз сына, которые были абсолютно спокойными и до жути властными. Он хотел бы снова перейти на крик, но нахлынувший кашель остановил его. Таро лишь тяжело выдохнул, поднимаясь на ноги прошел к двери.

— Оставайся один.

— Я может быть тоже хотел быть счастливым и тоже делал все что могу ради вас, так чего же ждать от меня большего?

Таро замер у двери, не оборачиваясь к отцу.

— Никто из нас не виноват, что тебе сделали больно, — холодно ответил Таро и вышел прочь.

— Я тоже не виноват, я жил как умею, — тихо процедил отец, оставшись один в просторной комнате.

* * *

Вернувшись в мир восемнадцатилетнего Тору Окумура, именно так звали главу, невозможно было узнать в светлом ярко улыбающемся юноше того человека в которого превратила его жизнь. Он был высоким и крепким для своих лет, старший сын в большой семье и надежда клана. Его успехи отмечал император, а отец с гордостью представлял гостям. Тору был вспыльчивым и заносчивым, но резко менялся, когда дело касалось семьи и близких. Ласковый старший брат воспитывал младших в любви не желая прибегать к отцовской строгости. Он проходил тяжелые тренировки и днями пропадал с отцом. Когда ему передали в командование первый в его жизни отряд он был несказанно рад и лишь цепкий взгляд серых глаз в первом ряду от чего-то заставлял его сердце беспокойно биться.

Шли дни и с каждой тренировкой младшего отряда ему становилось все хуже. Удивительные ямочки на щеках и светлые глаза, сливающиеся с бледной кожей, изводили его голову заставляя путать слова или сбиваться в мыслях. Он гасил в себе любые мысли дурного характера, но дни шли вперед и любое неловкое прикосновенье при обучении обращения с мечом отдавали ударом молнии.

Отрицать очевидное слишком долго просто невозможно, но если сам Тору был готов смириться, то никак не мог позволить этому выплыть наружу. Он гасил все тепло в груди и становился все строже и пока другие с ужасом на глазах вопили об очерствевшей натуре. Человек с пустынно серыми глазами продолжал наивно улыбаться. Он был беден и шанс попасть в регулярные войска были отличной возможностью для его семьи, поэтому был готов терпеть любое отношение изначально считая честью находится здесь.

Тогда Тору оказался впервые у города ласточек, он и представить не мог, что произойдет с ним там, но картина перед глазами с едва горящим огнем дала ясно понять, что так продолжаться не может. Пока эти чувства внутри он будет медленно тлеть и выбросить их из головы никак не выходит. Тогда впервые в жизни дрожа от страха уже двадцатилетний Тору с тремором в ладонях и красными щеками объяснялся в любви. И пусть сначала его лицо выражало смятение, то яркая улыбка, рассветшая в конце, окончательно сразила командира.

Это были отношения полные нежности и пусть Тору старался вести себя как обычно, но люди не глупцы и вскоре по двору стали ходить слухи о странных переглядах между двумя. Тору крайне переживал из-за происходящего, но наивно думал, что люди будут судачить всю жизнь без повода. Эта улыбка с ямочками на мгновенье успокаивала его, хотелось схватить этого человека и скрыться с глаз осуждающей толпы, но это означало потерять все. Так прошло три года и тепло в сердце так и не утихало, а лишь становилось менее обжигающим, словно теперь пламя обуздали и поместили в печь, согревающую дом.

Они готовилися вступить в ряды армии, с разными званиями, но одной судьбой, впереди была тяжелая, но сытая жизнь, наполненная риском, но ничему не было суждено сбыться. Причиной стал кроткий прощальный поцелуй, который окончательно забывшись смог позволить себе Тору.

Вопреки всеобщей любви во дворе отец узнал обо всем уже спустя несколько минут, а в следующие несколько часов жизнь старшего сына превратилась в сплошной ад. Лишь застывшие серые глаза на бледном мертвом лице и багровый ковер крови под ним. Тору впервые в жизни рыдал, срывая связки, но