Гарриман был так раздражен, что попросил разрешения всего на несколько дней вернуться в Вашингтон, чтобы доложить президенту, но ему предложили отложить визит, надеясь, что в Москве он, возможно, поможет прийти к соглашению в вопросе вето. Он попытался, но, как уже было сказано, безрезультатно. Спровоцированные отказом, он и Джордж Кеннан, советник посольства, подготовили тщательный пояснительный доклад о политике Советского Союза. Они отправили его 19 сентября, до того, как получили запрос Хэлла, думая, что он, может быть, поможет президенту ответить на самое последнее послание Сталина по вопросу вето. Когда пришел запрос Хэлла, они разработали еще более пространный анализ, который послали 20 сентября.

Главный смысл этих двух докладов заключался в том, что они доказывали, будто советское правительство твердо намерено не позволять Совету Безопасности заниматься спорами, участником которых оно является, особенно когда дело касается его соседей. Посол вспомнил, как на Московской конференции Молотов говорил, что советское правительство готово консультироваться с американским и британским правительствами по большинству вопросов, но по вопросам, касающимся его отношений с западными соседями, оно согласно их только информировать. Он также заметил, что ни Хэлл, ни Идеи в данный момент не возражают против этого и думают, что Сталин и его коллеги вполне могут сделать вывод, что мы этим удовлетворены. Посол сказал, что он не уверен, происходят ли в политике Советского Союза существенные изменения; недавние события лишь обнажили то, что было всегда: как только советское правительство обрело уверенность в победе и почувствовало, что при необходимости может обойтись без нас, оно начало проводить свою политику. В заключениях этих докладов говорится, что пока невозможно предсказать, насколько упорно советское правительство будет настаивать на подчиненном положении соседних стран, но оно намерено иметь реальное влияние на них, а поэтому не откажется от права ограничивать деятельность Совета при любых спорах с ним. Вот как это выглядит в пересказе:

После этих пояснений посол осторожно намекнул, что в вере Советского Союза в то, что он сможет достичь наилучших результатов обоими методами, есть отчасти и наша вина. Он заметил, что прийти к соглашению с Советским Союзом можно только в том случае, если правительство Соединенных Штатов будет кровно заинтересовано в решении проблем каждой страны. Та же критическая мысль была еще откровеннее выражена в более раннем меморандуме Кеннана: «Международная организация для сохранения мира и безопасности не может занять место хорошо продуманной и реалистичной внешней политики… и мы… пренебрежем интересами нашего народа, если позволим планам международной организации стать препятствием для налаживания подлинных отношений с европейскими народами».

Смысл предложений по этим вопросам заключался в том, что нам следовало проявлять более внимательный и твердый подход к текущим делам в Центральной Европе, чем раньше; а при необходимости ответить на пренебрежение Советского Союза к нашим идеям пренебрежением к их идеям. Если это будет сделано, считал посол, могут возникнуть неприятные ситуации, но в конце концов советское правительство согласится с нашей точкой зрения.

Нигде не записано, повлияли ли эти послания на решение президента и государственного секретаря не ссылаться на послание Сталина от 15 сентября по вопросу о вето. Президент упорно не хотел прислушаться к совету принять точку зрения Советского Союза. Дело в том, что Объединенный комитет начальников штабов, чье мнение выражал генерал Стэнли Эмбик, один из членов американской делегации в Думбартон-Окс, хотел избежать инцидентов, которые заставят Советский Союз остаться в стороне от войны на Тихом океане. Позднее Хэлл писал: «Во время конференции в Думбартон-Окс наши военные советники… были готовы пойти дальше многих политических советников в поддержке позиций России, твердо стоящей на том, что право вето должно применяться без исключения».

Президент полагал, поскольку в Думбартон-Окс было решено достаточно проблем, а решения по вопросу о вето не предвиделось, что будет разумнее временно отложить переговоры. Те, кто надеялся собрать основных действующих лиц для принятия Хартии Объединенных Наций до окончания 1944 года, были разочарованы.

Первый и основной этап конференции, в котором принимало участие советское правительство, но не принимало китайское, был назначен на 28 сентября. Второй, на котором отсутствовало советское правительство, но присутствовало китайское, состоялся сразу же и закончился к 7 октября.

Каждое из четырех правительств 9 октября выпустило одинаковые краткие заявления в качестве введения к описанию работы, проделанной в Думбартон-Окс. В них говорится: «Правительства, представленные на дискуссиях в Вашингтоне, пришли к соглашению, что после дальнейшего изучения этих предложений они как можно скорее предпримут необходимые шаги с целью подготовки окончательных предложений, которые потом смогут послужить основой для конференции Объединенных Наций в полном составе».

Предупреждающая нотка этих публичных заявлений казалась оправданной. Правительства великих побеждающих держав пришли к соглашению о природе и структуре гибкой коллективной системы поддержания мира и безопасности и о том, как она будет действовать. Размах, глубина и непреклонность разногласий по второстепенным вопросам не были оценены по достоинству.

8 целом мир приветствовал результат конференции радостным удовлетворением. Несмотря на то что в каждых дневных новостях проскальзывала тема трудностей, американский и британский народы по-прежнему рассчитывали на продолжение сотрудничества с Советским Союзом после войны. Только немногие критики утверждали, что этого не произойдет и что за военным союзом последует борьба Запада с угрозой распространения по всему миру революционного коммунистического движения.

9 октября Рузвельт с удовлетворением заметил, «…что так много можно сделать по столь трудному вопросу за такое короткое время». Черчилль предоставил результатам конференции в Думбартон-Окс говорить самим за себя.

Впрочем, премьер-министр не прошел, да и не мог пройти мимо тревожных обстоятельств. Он не был полностью доволен принятыми стратегическими планами; его беспокоили усилия мятежных элементов захватить власть в освобожденных странах, и он начал бояться, что коммунистический Советский Союз станет хозяином континента. Поэтому он решил поехать в Москву, чтобы выяснить, как можно уладить беспокоящую его ситуацию в свете темы гармонии, прозвучавшей в Думбартон-Окс, и можно ли это сделать вообще. Он прибыл в Москву 9 октября, в тот день, когда были опубликованы заявления.