Это утверждение все решило. Несколько дней спустя Сталин написал Черчиллю, что был бы рад «в ближайшее время» встретиться с ним и Трумэном в Берлине.

Черчилль предложил назначить встречу на 15 июня, но Трумэн попросил отнести ее на более позднее время. Он сказал, что не может уехать из Соединенных Штатов до июля. На это у него могло быть несколько веских причин, в том числе, вероятно, он хотел дождаться конца испытаний атомного оружия и быть в Америке, пока в Сан-Франциско продолжается конференция Объединенных Наций.

Ведь большая часть американцев связывала свои надежды на мир именно с решениями этой конференции, а не с очередным столкновением умов глав государств. Они хотели принципов, а не сделок или силы. Лучшими средствами для достижения своей цели – прочного мира – они по-прежнему считали принципы. Они полагали, что, если на следующей встрече глав государств будут затронуты основные нерешенные проблемы сохранения мира, а Хартия Объединенных Наций будет одобрена с участием Советского Союза, легче будет вести все переговоры.

Конференция в Сан-Франциско открылась 25 апреля, в тот день, когда американские и советские части встретились на Эльбе. Радио, пресса, пропагандисты и платные службы информации всего мира, привлеченные правительством, хором рассыпались в различных комментариях по поводу заявлений, поступающих из конференц-залов.

В Думбартон-Окс были намечены основные черты организации. Все страны, в том числе и Советский Союз, были удовлетворены. Но многие выразили желание внести кое-какие изменения. И предстояло еще достичь соглашения об основном значении организации и равновесии между входящими в нее нациями. Менее крупные державы требовали большего количества мест, что обеспечивало и большее влияние. Остальные республики Американского континента ожидали, что Соединенные Штаты пойдут навстречу этим желаниям. Британские доминионы, сражавшиеся в войне столь же ревностно, как и все великие державы, считали, что имеют право на соответствующее положение, и надеялись, что британское правительство позаботится об этом. Но Советский Союз рассматривал любое расширение влияния союзников, особенно в странах, тяготеющих к Западу, как опасность его изоляции. До начала конференции в Сан-Франциско советское правительство предупредило, что, не получив гарантий того, что этого не произойдет, оно предпочтет остаться в стороне. Переговоры Молотова с Трумэном в Вашингтоне и встречи с американской делегацией в Сан-Франциско прошли тяжело и сдержанно.

Пока трубили фанфары в Сан-Франциско, в эти недели мая оставались еще надежды на примирение и преодоление разногласий. Американцам, говорившим от имени своего правительства, это казалось обязательным. Если этого не произойдет, не только распадется военная коалиция, но Соединенные Штаты могут остаться в стороне от европейских проблем.

Таким образом, пока Гопкинс в Москве пытался выяснить, собирается ли Сталин сотрудничать и держать данное им слово, и пока Дэвис старался успокоить страхи Черчилля относительно намерений Советского Союза, Стеттиниус оставался в Сан-Франциско, чтобы оценить, могут ли справедливые слова перейти в еще более справедливые дела. Президент Трумэн ждал результатов этой конференции. То же самое делал и Черчилль, но его внимание больше привлекало расширяющееся с каждым днем влияние Советского Союза в Центральной Европе. Во главе этого процесса стоял Сталин. Он был готов дать Гопкинсу обтекаемые ответы, оставляющие поле для отступлений в будущем. От него, несомненно, не ускользнуло, что американцы уже стремятся уйти из Европы и направляют оружие против Японии.

Рузвельт и его коллеги были правы: нации нуждаются в моральном законе и свободе. Черчилль также был прав: нации нуждаются в великодушии и равновесии власти. В свою очередь, Сталин в своих претензиях тоже был убедителен: русский народ имеет право на самое полное равенство и защиту против любого нападения. Но под руководством Сталина русские не только пытались расширить свои границы и усилить контроль над соседними государствами, но и начинали активно распространять революционные идеи по всему миру. В течение нескольких следующих лет это должно было разорвать коалицию и, вместе с распространением оголтелого национализма, в некогда пассивных уголках света создать неспокойную обстановку, в которой мы все сейчас живем.