«Странно, что в частных письмах, датированных 13 маем, доставленных королеве из Фландрии, говорилось, что король Франции был убит...»

За несколько дней до получения послания своего нунция Павел V, давая аудиенцию послу Франции, грустно сказал ему:

— Вы потеряли хорошего господина, а я доброго старшего сына.

Говоря это, Папа не кривил душой. Он, хотя и опасался, что реформированная церковь может широко распространиться во Франции, еще больше боялся гегемонии Габсбургов, не важно, укрепившихся с помощью испанского королевского дома или же благодаря императорскому дому Германии, поэтому он был весьма заинтересован в равновесии между Парижем и Мадридом. Убийство ужаснуло Папу тем больше, что убийца настаивал, будто совершил его во имя религии и церкви. Узнав, что принц де Конде находится уже в Милане и лелеет самые дерзновенные замыслы, Папа отправил к нему аббата д'Омаля, поручив ему отговорить принца от претензий на трон и убедить принести клятву верности Людовику XIII. Надо сказать, что де Конде не слишком противился и внял просьбе Папы Римского.

Во Франции между тем распространялись разнообразные слухи. Прево города Питивье повесился на завязках нижнего белья в камере Консьержери, куда его отправили после того, как, играя в шары в день смерти короля, он заявил о том, что вот сейчас короля убьют. Узнав о его смерти, жители Питивье и его окрестностей заключили с похвальным единодушием, что «смерть этого человека весьма на пользу господину д'Антрагу, его дочери, маркизе де Верней, и всему их дому».

Оставалась еще Жаклин д'Эскоман, но ее отправили в монастырь с суровым уставом еще до того, как Равальяка доставили в Консьержери. И это было к лучшему.

Тем временем тело покойного короля, первого из династии Бурбонов, приготовились доставить в склеп аббатства Сен-Дени.

29 мая гроб из Лувра перенесли в собор Парижской Богоматери. Духовенству собора пришлось вступить в серьезную перепалку с господами из парламента, которые требовали, чтобы гроб был доставлен к ним. Под бесстрастным взором Людовика XIII каноники собора препирались с судейскими. Дело чуть было не дошло до рукоприкладства, но среди парламентских тоже не было единомыслия, счетная палата враждовала со следственной, благодаря чему духовные одержали победу. В девять часов вечера гроб с телом покойного короля занял свое место на хорах, и около него провели ночь в бдении победители-каноники, горожане и беднота.

На следующее утро в сопровождении пышного кортежа, в котором приняли участие принцы крови, церковные иерархи, высшие сановники и придворные, знатные горожане и иностранные послы, переставшие на короткий миг враждовать друг с другом, тело короля понесли в аббатство. Процессия растянулась на улице Сен-Дени, фасады домов на которой были завешены черными полотнищами, а у дверей горели факелы, освещая то герб Франции, то герб Парижа. Народу было так много, что люди едва дышали. И вот, наконец, ворота аббатства Сен-Дени, где монахи королевской обители приняли прах покойного. Погребение было назначено на следующий день, поэтому часть сопровождающих расположилась ночевать в аббатстве, а большинство вернулось обратно в Париж.

На следующее утро, 1 июня, состоялись похороны. После отпевания гроб опустили в приготовленную могилу, куда потом спустился герольд. Он перечислял королевские регалии, и те, кто торжественно нес их, подходили к краю могилы и бросали знаки отличия на массивный гроб. Когда обряд был завершен, герольд из глубины могилы трижды провозгласил:

— Король умер! Король умер! Король умер! Молите Господа за его душу! — Затем, не двигаясь с места, радостно прокричал: — Да здравствует король Людовик XIII, милостью Божией король Франции и Наварры!

Его возглас подхватил голос в глубине церкви, запели трубы, рассыпалась барабанная дробь, послышались радостные крики, которым бесстрастно внимал маленький король, по лицу которого струились слезы.

Барон Губерт де Курси имел право сопровождать короля до самой могилы, и он оставался с любимым государем до последней минуты. Слезы текли и у него, и потекли еще горше, когда он увидел маленького мальчика, который держался так царственно и был так трогателен, стараясь что было сил сдержать свое горе...

Вернувшись вечером к «своим женщинам» в особняк герцогини Ангулемской, барон не стал таить от них своих опасений.

— Дадут ли ему возможность царствовать, когда он достигнет совершеннолетия? Не знаю...

— Что ты хочешь сказать? — встревоженно поинтересовалась сестра. — Надеюсь, ты не думаешь, что кто-то может...

— Расправиться с ним? Нет. Если с ним произойдет несчастье, народ, который его любит, возьмет приступом Лувр, чтобы отомстить убийцам. Нет, я не боюсь расправы, я боюсь, что маленького короля оставят в одиночестве, не дав возможности приблизиться к нему тем людям, которые могли бы дать ему образование и должным образом воспитать. Боюсь, что его забросят, и он зачахнет. Жирная Медичи, дорвавшись до власти, никогда с ней не расстанется. Хотя на деле эта власть будет принадлежать вовсе не ей, а обожаемым ею Кончини. Мы еще увидим — я предсказываю вам это, — как непомерно они возвысятся! Мать маленького короля, а она, заметим, не любит своего сына, как только окончится траур, будет жить в свое удовольствие, а ее камарилья займется государственными делами. И главной для нас станет Испания!

— Отец, — ласково обратилась к свекру Лоренца, — может быть, столь мрачные картины рисует вам горе из-за утраты любимого короля?

— Может быть, потому что утрата не дает мне жить и дышать! На наших глазах Генриха хладнокровно и расчетливо готовились убить, а мы ничего не делали...

— Вы к себе несправедливы! Сколько дней подряд вы разыскивали убийцу! Бедняжка д'Эскоман слабыми своими силами, рискуя жизнью, тоже пыталась предупредить об опасности! Пыталась предотвратить удар, который вот-вот должен был обрушиться...

— Но остальные! Что делали все остальные? Передавали друг другу дурные предсказания? Обсуждали их и смеялись? Я... я не сделал того, что должно! Мне нужно было находиться при короле неотлучно, защитить его, загородить своим телом! А он в самый страшный миг оказался между дураком де Монбазоном и дьяволом д'Эперноном! И вот теперь он в могиле. Народ не обманешь, он не зря воет от горя.

— Тем громче, что к горю примешивается и раскаяние за то, что роптали на него, верили дурным слухам, — тихо добавила герцогиня Диана. — Но вы, бедный мой друг, ничего не могли поделать.

— Именно это и приводит меня в бешенство! И теперь я бы очень хотел защитить юного Людовика...

— В самом ближайшем будущем ему нечего опасаться, — со вздохом произнесла Кларисса. — Чтобы власть жирной итальянки укрепилась, его должны