Ну что ж, тот, кто давит, рано или поздно встречает сопротивление.

— Да, мы те, кто мы есть, — прищурившись, ответил я. — Я уверен, что ваши слова в нашем отношении верны большей частью. Но я понятия не имею, достоин ли их произносить тот, кто это делает. Вы пришли и требуете чего-то от человека, присоединившегося к нам по собственной воле и выбору, мы делили с ним кров и пищу, и я не знаю, чего здесь больше с вашей стороны, заботы или насилия. Я уже много чего повидал в этом городе и на слово не верю. Что сам Саторо об этом думает?

— Его мнение ничего тут не значит, — слегка повысив тон, прогрохотал Икадзути . — И ваше. Тоже. Ничего. Не значит.

Мне захотелось опустить пальцы на рукоять меча, таким он вдруг оказался огромным и грозным, как затянутый грозовыми тучами горизонт с отдаленным отблеском молний.

Нагасиро осторожно отступил ко мне, ученики Икадзути сгрудились у него за спиной, готовые к единому броску вперед по его единому жесту. Кое-кто из них носит мечи, у прочих есть ножи.

Так что мы теперь сделаем? Что мы сделаем?

Я напружинил ноги, прищурился, глядя никуда, чтобы видеть все пред собой, рукой оперся о ножны, не о меч, пока нет. Я не хотел схватки: ошибка, это окажется глупой ошибкой…

— И все же, — произнес я, найдя опору в мече на поясе. — Я уверен, что вы не правы в нашем отношении. Я знаю, что вы принимаете нас за других людей.

Похоже, я никого этим не убедил. Не знаю, чем бы все кончилось, если бы сам Саторо не выскочил из своей конурки в конце тупика, не пробежал, расталкивая здоровяков на пути, не упал бы перед Икадзути на колени в едва просохшую после дождей пыль:

— Учитель, — он усердно кланялся и цеплялся за его колени. — Учитель. Услышьте меня. Все не так, как вы подумали, учитель. Меня выгнали с храмовой стройки. Оттуда всех выгнали. А господин Исава меня взял к себе, дал работу и кормил когда нужно. Мы ходили гасить пожар на Рыбный рынок и почти успели. Учитель. Кого хотите спросите, — господин Исава хороший человек. Услышьте меня, учитель!

Икадзути смотрел на меня, на Саторо, опять на меня.

— Встань, Саторо, — проговорил он. — Я к тебе прислушаюсь, хотя и не должен.

Саторо, не прекращая кланяться, поднялся с земли. Икадзути величественно, словно падающая статуя, сдвинулся с места, приблизился ко мне, навис.

— Я буду присматривать за вами, — гулко пророкотал он. — Следующие три месяца все, что он заработает, будет поступать в мою школу. Деньги на еду я буду выдавать ему сам. Посмотрим, что вы из себя представляете. Бесплатно мой ученик на вас работать не будет.

И величественно развернув плечи, двинул мимо меня к выходу из тупичка. Многочисленные ученики потянулись за ним, бросая на нас свысока косые взгляды. Нагасиро, дерзко выставив подбородок, не дрогнув встретил их все.

Я только и мог смотреть им вслед, пока они не скрылись за поворотом.

— Это был Ивакияма Икадзути , великий уличный боец сумо, — устало произнес Нагасиро, опуская голову и потерев ладонями напряженное лицо. — Ну все, я думал, тут нам и конец придет.

— Он назвал тебя кабукимоно.

— Ну да, — согласился Нагасиро.

— Я не думал, что это оскорбление.

— Когда-то и я так не думал, — ответил Нагасиро. — Слишком увлекался мимолетными сторонами этой жизни.

— Хорошо… — не стал настаивать я. А что мне еще было сказать?

Повернулся к Оки, улыбнулся:

— Ну, похоже, следующие три месяца ты остаешься с нами.

Позже Сакуратай объяснил, что мы легко отделались. Икадзути -сэнсэй был весьма известен в городе, он прославился как выдающийся боец на праздниках, ему доводилось выступать перед очами самого сёгуна и совета старейшин, и школа у него была известная и уважаемая. И то, что нас не выкинули прочь из первого же круга, — большое, очень большее везение.

— Бог Одэнматё вас любит, — заключил Сакуратай, выдыхая дым из трубки. — Будем надеяться, что так это останется и впредь.

***

Следующее утро было солнечным. Я встал раньше всех и вышел в сад между храмом и могильными камнями. Утренняя свежесть очистила воздух, и город было ясно виден до самых дальних пределов, возможно, до самого Уэно.

Раскрывались и благоухали цветущие в саду колокольчики и гвоздики, две из «семи осенних трав», что цветут летом.

Вскоре станет душно. И жарко. На воде озер и Большого канала под стеной замка распустятся лотосы. Но пока прохлада не скинула с вершины нашего холма свое ночное покрывало.

После вчерашних событий я ощущал нерастраченное напряжение. Я размял кисти рук, растер ладони, поклонился с поднятой пред лицом правой ладонью этому месту и извлек меч из ножен. Широкий металлический блик пробежал по лезвию Хання-син-кё. Я совершил надлежащие прямые и косые удары, по сотне каждый, взмок, но не потерял дыхания и перешел к выполнению формальной цепочки движений, знакомой с детства. Двигаясь по дорожке между цветущих кустов, дал волю чувствам. Энергия одной формы переходила в другую, один замах вел к другому, вдохи были легкими и насыщенными, меч рассек воздух с легким посвистом, замирая в последней позиции. Никогда я не чувствовал такого единения с мечом. Легко, словно двигая одним пальцем, я скрыл сияющее лезвие Огненной Сутры в ножнах и лишь тогда обратил внимание на людей у ворот в храм.

Это были те молодые люди в белом, которых я впервые видел в «Обанава» уже почти три месяца назад. Кабукимоно.

— Чем обязан? — произнес я, повернувшись к ним. Первый среди них — старый знакомый, с небольшими усиками и растрепанными волосами, провел пальцами по небритому подбородку и, кажется, смущенно, но развязно дернул носом кверху.

— Сиро тут?

— Нагасиро?

— А я что сказал? Сиро, да...

— Я тут, — угрюмо ответил недовольный и не выспавшийся Нагасиро, показавшись на галерее храма. — Чего надо, Дзэнтиро?

— Да ну как… — смутился Дзэнтиро. — Ну, дело тут к тебе. Есть одно…

Нагасиро косо взглянул на меня, сошел с галереи, сунул ноги в соломенные сандалии и прошел к своим прежним приятелям.

— Чего надо? — спросил он у них.

— Пора возвращаться, Сиро,