мне задать. Я был уверен, что не подхожу для занимаемой мной должности. Своими вопросами он уже заставил меня насторожиться, но я твердо решил снова взять инициативу в свои руки.

Когда профессор занял свое место за большим письменным столом в комнате для коммивояжеров, я начал вводить по одному и представлять ему служащих, которых он должен был опросить; после представления я выходил из комнаты. Это позволяло мне наблюдать за его обращением и подходом к опрашиваемым служащим, видеть, как расчетливо и хладнокровно он составляет свои первые суждения, основываясь на внешнем виде испытуемых.

Он сидел в качалке, облокотившись на ручку кресла и слегка наклонив голову. В таком положении он снизу вверх смотрел на входящих своими серыми холодными глазами.

Этот заранее рассчитанный взгляд встречал каждого служащего, переступавшего порог комнаты. Взгляд был натренирован и отработан до такой степени, что вселял смятение и страх в каждого человека, подвергавшегося опросу. Профессор, подобно актеру, рассчитывал каждое свое движение: в нужный момент он наклонялся вперед и обрушивал на свою жертву банальные вопросы; ответы на них, сколь разнообразны они ни были, истолковывались по готовым трафаретам.

Когда наступила моя очередь, я, входя в комнату, не встретил его испытующего взгляда. Он сидел опустив глаза и, по-видимому, ждал, что я приведу кого-то еще из служащих.

— Больше никого не осталось, — сказал я. — Сейчас моя очередь.

— Ах да, — воскликнул он, и мгновенно в нем произошла перемена: если раньше профессор был погружен в неторопливое самосозерцание, то сейчас он обратился во внимание, — как того требовали обстоятельства.

— Вам не помешает, если я закурю? — спросил я; именно такого рода вопрос должен был, по моему мнению, слегка озадачить его.

Он помедлил с ответом и сказал:

— Нет, нисколько.

Он наблюдал за мной, пока я закуривал, и я был уверен, что эти наблюдения далеко не в мою пользу.

— Итак, чем я могу быть вам полезен, — произнес я наконец таким тоном, словно передо мной сидел коммивояжер.

— Я хотел бы, — отчетливо сказал он, — задать вам несколько вопросов личного характера, на которые надеюсь получить правдивые ответы.

— Вероятно, вам случается получать и неправдивые ответы, — заметил я, это, наверно, осложняет дело.

— Напротив, облегчает, — возразил он резко. — Скажите, пожалуйста, ваше имя.

Перед ним на столе лежала пространная анкета. Между печатными строками были заполненные точками полосы, быстрыми взмахами пера он заносил на них мои ответы и свое истолкование их.

Имя? Возраст? Место рождения? Женат или холост? Родители живы или умерли? Число членов семьи? Где живете — дома или в пансионе? Какова плата за пансион? Сумма недельного заработка? Велики ли расходы на проезд с работы и на работу? За множеством легких вопросов, на которые я ответил очень быстро, последовали вопросы более сложные, с тайным смыслом.

На основании своего опыта и в соответствии с научными источниками профессор Боггс пришел к выводу, что вопросы, ответы на которые могли многое обнаружить, следовало задавать в подчеркнуто дружеском тоне. Такого рода вопросы следовало перемежать полупризнаниями, говорившими о том, что имеется в виду явление, вполне распространенное, чтобы опрашиваемый служащий, успокоенный тем, что не один он страдает определенными слабостями, выкладывал их, не страшась последствий.

— Я полагаю, что вы, как и я, имеете обыкновение делить дни недели на хорошие и дурные, — сказал он. — На любимые и нелюбимые. Я всегда по каким-то причинам недолюбливал вторник. А какой день вам особенно не по нраву?

Я вошел в кабинет с твердой решимостью ответить на все вопросы, как подобает совершенному со всех точек зрения клерку, но вдруг мне стало противно давать такие ответы. Как и большинство служащих, я не любил понедельник, знаменовавший начало новой недели за конторской стойкой. Образцовому же клерку надлежало — как мне казалось, — испытывать самое приятное чувство, возвращаясь на работу после проведенного дома воскресенья. С точки зрения профессора Боггса не любить понедельник — значило не любить свою работу.

— Понедельник, — сказал я.

— Почему?

— Потому, что в этот день я возвращаюсь на работу после воскресного отдыха.

— А какой день вы любите больше других?

— Пятницу.

— Почему?

— Потому, что это день получки.

— Гм… — пробурчал он и, коснувшись анкеты промокашкой, продолжал:

— А чем вы увлекаетесь, есть ли у вас какое-нибудь занятие для души?

— Да, пожалуй. Люблю наблюдать за птицами.

— Наблюдать за птицами? — Он был озадачен. В какой из разделов анкеты занести такой ответ? И что он вообще означает?

Помолчав немного, он сказал:

— А я увлекаюсь скачками. Бывали когда-нибудь на бегах?

— Нет.

Это был вполне удовлетворительный ответ. Служащих, бывавших часто на бегах, можно было заподозрить в наклонности к азартным играм. А это, как полагали профессиональные консультанты — «психологи», могло ввести их в соблазн и побудить растратить казенные деньги.

— Вы не играете в азартные игры?

— Нет.

— Интересуетесь спортом?

— Постольку-поскольку.

— Какой ваш любимый цвет?

— Голубой, — сказал я, несколько удивленный вопросом.

— Женщины всегда выбирают этот цвет, — сказал он и бросил на меня довольный взгляд, словно эту фразу он специально извлек из своего архива, чтобы сделать мне приятное. Такие вопросы включались специально для того, чтобы заставить опрашиваемого отвлечься в сторону и усыпить его бдительность, внушив ему, что и остальные вопросы столь же несущественны. Все это вызвало у меня раздражение.

— Далеко не все женщины, — заявил я твердо. Мне хотелось вступить с ним в пререкания. Слишком уж он был самодоволен. Его замечания обличали человека, стяжавшего себе репутацию знатока, благодаря умению убедительно произносить банальные истины, и я ждал, пока он извлечет на свет божий очередной афоризм.

Но тут он вновь обратился к первоначальному кругу вопросов.

— У вас, вероятно, немало друзей на фабрике.

— Да, у меня есть друзья.

— Поддерживаете ли вы дружеские отношения с кем-либо из рабочих за пределами фабрики?

— Да.

— Я полагаю, что у вас найдутся друзья, которые готовы будут, в случае нужды, одолжить вам несколько шиллингов до получки?

— У меня много таких друзей, но я никогда не нуждаюсь в деньгах и не беру в долг.

— Значит, заработок вас устраивает?

— Я могу прожить на него, не занимая денег.

Он продолжал опрашивать меня. Вопросы задавались с таким расчетом, чтобы выявить, чем я недоволен, как я провожу свободное время, способен ли я говорить сердито и резко с людьми, находящимися у меня в подчинении.

На все вопросы я отвечал отрывисто и сжато, не заботясь о производимом мной впечатлении.

Наконец опрос закончился. Он вложил заполненную анкету в портфель и поднялся с места. Я тоже встал.

— Минуточку, — сказал он, когда я направился к двери.

Я обернулся и стал ждать, что он скажет.