негодованием, своими дерзкими речовками, своим восхвалением всего подпольного и радикального. В глазах многих сегодняшних слушателей скорее “никакого нью-попа не было”.

Но кое в чем Риммер все же был абсолютно прав. Присвоив себе термин “поп”, Бой Джордж и его современники подогрели непрерывный спор, под аккомпанемент которого прошли последние полвека истории популярной музыки. Поп 1980-х определял себя не только в оппозиции панк-року, но и более широко – в оппозиции рок-н-роллу, который многим его представителям казался категорически немодным. В 1981 году еще один британский музыкальный критик, Пол Морли, уловил тренд на отход “от рока, от серой самобытности, от покорности и аскезы”; среди интересов многих важных новых групп, писал он, – “поп, диско, цвет, свет, действие”. По-своему эта философия была очень панковской. Джонни Роттен, ворчливый фронтмен The Sex Pistols, после распада группы вернулся к данному ему при рождении имени Джон Лайдон и затеял амбициозный новый проект Public Image Ltd., объявивший войну рок-н-роллу. “The Sex Pistols подытожили рок-н-ролл, – объявил он в интервью Record Mirror. – Рок-н-ролл – полное дерьмо, пора его отменить. Он отвратительно уныл, и мы прожили с ним уже 25 лет. Просто пенсионерские танцульки – меня это абсолютно не интересует”. Многие в остальном вполне жизнерадостные новые британские группы высказывались на тему немодности рок-музыки ничуть не менее резко – например, Адам Энт, лидер ансамбля Adam & the Ants и один из самых внимательных к своему внешнему облику исполнителей той эпохи, избравший образ диссидентствующего борца с рок-музыкой. “Я считаю, что рок-н-ролл лишился всего своего обаяния, всего своего колорита”, – сказал он в 1981 году. А вот Гэри Кемп из группы Spandau Ballet: “Никогда не любил рок”. Или Эдриан Райт из The Human League: “Ненавижу рок”. На первом нью-йоркском концерте Culture Club в 1982-м Бой Джордж был разочарован, что в аудитории много “рок-н-ролльных типов” – иными словами, лохов.

Это сильные заявления, и они продолжали быть слышны и после того, как сама музыка сошла на нет. Бросая вызов первенству рок-н-ролла, поп-движение предлагало новый тип взгляда на музыкальные жанры. С 1960-х годов рок-н-ролл оставался самой престижной формой популярной музыки, любимый как “рок-критиками” (сам этот термин подразумевал их ангажированность), так и обыкновенными меломанами, которые соглашались, что мейнстримная поп-музыка, вне зависимости от их чувств к ней, скорее малозначима. Поп-революция 1980-х ставила эту иерархию под сомнение: она допускала возможность того, что рок-н-ролл скучен и уныл, а за поп-музыкой – будущее. Иногда подобный ход мысли мог привести к обожествлению Боя Джорджа – Дэйв Риммер, возможно, немного с этим перегнул. Но главное: он приводил к пересмотру старых представлений о музыкальном вкусе. Превозносить поп-музыку можно было по-разному: например, настаивая, что даже песни, которые кажутся дурацкими, стоит принимать всерьез. Или, наоборот, утверждая, что само желание “принимать популярную музыку всерьез” – и есть существенная часть проблемы (если хитовая запись просто прекрасная и дурацкая – разве этого недостаточно?). Нью-поп-революция помогла “поп-музыке” превратиться из зонтичного термина в полноценный жанр – а затем и в специфическое мировоззрение.

Чудовище из шести букв

У идеологии поп-музыки не было названия – по крайней мере поначалу. Однако любой, кто читал британскую музыкальную прессу в начале 1980-х, не мог не заметить периодически появлявшееся в заметках странное слово – практически пароль. Его придумал музыкант по имени Пит Уайли, большой любитель провокаций и по совместительству фронтмен достаточно малоизвестной группы Wah! (она же Mighty Wah! и Wah! Heat – среди его провокаций были и постоянные смены названия ансамбля). 17 января 1981 года остроумный еженедельник New Musical Express посвятил Уайли и его проекту кавер-стори; заголовок сообщал читателям, что музыкант возглавляет “гонку против рокизма”.

Это было не совсем правдой – но не было в полной мере и вымыслом. Слоган представлял собой каламбур вокруг названия левого панк-движения “Рок против расизма”[80]. Группа Wah! очевидным образом играла рок, но Уайли стремился идти в ногу с меняющимися вкусами, поэтому позиционировал себя как полководца в войне против вредоносной идеологии, названной им “рокизмом”. Суффикс “изм”, не говоря уж о заголовке материала в NME, намекал на то, что эта идеология так или иначе связана с расизмом, хотя в самом тексте не нашлось ее четкого определения. Быть рокистом, судя по всему, означало вести себя так, как традиционно вели себя рок-группы: в какой-то момент Уайли предположил, что сама практика записи и выпуска полноформатных альбомов – уже неоправданно “рокистская”. Осознавая, что он и сам вообще-то не отказался от рок-музыки, артист поспешил подстраховаться и заявил, что по-прежнему питает надежду: у рок-н-ролла еще “есть потенциал, чтобы стать вдохновляющей, будоражащей воображение музыкой”. Позже в том же году Уайли со смехом определил рокизм в интервью Melody Maker как “чудовище из шести букв”, подчеркнув, что его шутливый термин случайно превратился в целую философию благодаря доверчивым журналистам: “Все стали говорить: «Вау, отличное новое слово!» Это ПРОКЛЯТИЕ моей жизни – так и напишите, заглавными буквами”.

Идея рокизма действительно быстро вышла из-под контроля Пита Уайли. В марте 1981 года, спустя два месяца после кавер-стори NME о группе Wah!, рок-критик Беверли Глик процитировала типичное высказывание Марка Алмонда из поп-группы Soft Cell: “Мы скорее кабаре-группа, чем рок-группа. На самом деле у нас нет ничего общего с роком”. Глик переупаковала эту мысль в лозунг из пяти слов: “Смерть рокистам, да здравствуют фаннисты!”[81]. В итоге слово “фаннисты” не прижилось, зато о “рокистах” стали рассуждать чаще – причем некоторые взялись оспаривать этот термин. Той же весной Джейк Бернс из мощной панк-группы Stiff Little Fingers не согласился с мыслью, что рокизма надлежит стыдиться: “Что вообще означает это слово? Если Spandau Ballet и остальные любят наряжаться в странные костюмы, играть на синтезаторах и использовать диско-ритмы, это не значит, что Элвис Пресли внезапно стал нерелевантен”. На самом деле, сам того не подозревая, Бернс предоставил хорошую иллюстрацию рокизма, проведя грань между дурацкими поп-группами с их электронными инструментами и театрализованными шоу – и серьезными рок-звездами, располагающимися как бы за пределами сиюминутных трендов.

Музыканты часто отмахиваются от терминологических споров, и это логично: они не любят, когда их классифицируют, и это уж точно не входит в их профессиональные обязанности. Поэтому слово “рокизм” вскоре пропало из интервью, однако осталось в лексиконе музыкальных критиков, которые сочли его удачным термином для описания целого клубка непроверенных допущений. “Рокизм” проник и в академические журналы, в одном из которых музыковед Ричард Миддлтон предложил его академическую дефиницию: рокизм, писал он, – это “стремление устанавливать нормы рок-музыки в качестве дискурсивного центра”. Иногда термин появлялся и в американских медиа, куда он, подобно Бою