В начале 1601 года Эссекс принялся строить дальнейшие планы с самыми тщеславными своими сторонниками, которых он встретил в Друри-Хаус, лондонской резиденции графа Саутгемптона. Эссекс составил план, согласно которому он и его пособники захватят стражу дворца Уайтхолл, чтобы он смог беспрепятственно проникнуть в покои королевы; затем Эссекс, угрожая своим ополчением, потребует удаления своих врагов от двора. Если попытка не увенчается успехом, он потребует вновь созвать парламент для справедливого разбирательства.

Елизавета и ее советники наблюдали за событиями с некоторой тревогой. Что, если Эссекс нанесет удар раньше, чем ожидалось? Харрингтон сообщал, что «эти сорвиголовы подняли мятеж и стращают всяческими угрозами… королева весьма недовольна и в растерянных чувствах, переживания ее чрезвычайно утомляют. Она отказывается от дорогих скатертей и за обедом съедает лишь немного манше [хлеба из пшеничной муки] и пряной похлебки. Каждое новое сообщение из города вызывает у нее тревогу, и она ропщет на всех своих фрейлин». Впоследствии он вспоминал, как Елизавета «ходит в беспокойстве по королевским покоям и топает ногой, услышав плохие новости, а временами гневно вонзает свой ржавый меч в шпалеру». Последний эпизод поистине достоин пера Шекспира.

7 февраля Эссекса призвали в тайный совет, однако он отклонил вызов. На следующее утро, в воскресенье, он собрал триста своих сторонников в Эссекс-Хаус; вместе с ними он намеревался отправиться к Кресту Святого Павла, где в этот день обычно собирались жители Лондона, чтобы послушать проповеди. Он надеялся убедить горожан и их подмастерьев примкнуть к его ополчению, не иначе как пообещав «спасти королеву от ее злых советников». Своим закадычным друзьям он признался, что «старуха скрючилась что телом, что умом». В его отряде оказался шпион Фердинандо Горджес, который и выдал все планы Сесилу. Лорд-мэр Лондона получил приказ разослать всех жителей по своим домам, а во дворце Уайтхолл вдвое усилили охрану.

Приблизительно в десять часов утра лорд-канцлер вместе с другими представителями короны прибыл в Эссекс-Хаус и потребовал его впустить; после небольшой задержки им разрешили войти. Пришедшие поинтересовались у Эссекса, почему его сторонники собрались с оружием в руках, на что он ответил перечислением всех тех несправедливостей, жертвой которых он стал. «Ты теряешь время, — убеждал его один из сторонников. — Долой их! Они предатели». Тогда Эссекс принял опрометчивое решение запереть их в собственном доме и вместе с союзниками выехал на улицы города. Размахивая пистолетами и рапирами, они кричали: «Сесил и Рэли продали Англию Испании! Граждане Лондона, восстаньте и защитите честь Англии и королевы!»

Граждане Лондона не откликнулись на призыв. На улицах не было ни души. Эссекс подъехал к Ладгейт-Хилл, где отдал приказ об атаке. Однако к тому времени его сторонники, осознав всю безнадежность своего положения, стали покидать его. Елизавета, услышав новости о мятеже, отреагировала спокойно. Несмотря на некоторое смятение среди ее свиты, королева предложила, что, возможно, ей самой стоит отправиться в город и встретиться лицом к лицу с противниками: «Ни один не осмелится взглянуть мне в глаза».

Противостояния не потребовалось. Обескураженный неудачной попыткой поднять на восстание жителей, Эссекс поехал в Квинайт, откуда на лодке доплыл до Эссекс-Хаус; там он обнаружил, что Фердинандо Горджес выпустил его заложников. Дом вскоре окружили королевские войска, и после напряженных переговоров с представителями короны Эссекс сдался лорду-адмиралу. Вместе с главными пособниками его забрали в Ламбетский дворец, а на следующий день на лодке отправили вниз по Темзе в Тауэр. Елизавета заявила французскому послу: «Этот неблагодарный глупец наконец показал свое истинное лицо». На следующий день после несостоявшегося мятежа королева обнародовала прокламацию, где благодарила жителей Лондона за верность.

И все же в придворных кулуарах порой слышались слова в поддержку Эссекса. Томас Ли, служивший под его началом в Ирландии, предложил четырем или пяти смельчакам ворваться в покои королевы и вынудить ее подписать приказ об освобождении Эссекса и Саутгемптона. Ли разоблачили и арестовали в тот же вечер возле королевской столовой. На следующий день он был предан суду, обвинен и казнен. В середине февраля королева обнародовала очередную прокламацию, в которой приказывала всем скитальцам, праздношатающимся и разносчикам сплетен покинуть Лондон под страхом смертной казни.

19 февраля Эссекс и Саутгемптон предстали перед судом равных в Вестминстер-Холле. Оба отрицали обвинения в измене, однако их вину признали без всяких доказательств, как само собой разумеющееся. Они пытались спорить с обвинителями, но безуспешно. Эссекс, одетый во все черное, заявил: «Я сделал лишь то, что велел мне закон природы и мое положение». Подобные понятия, впрочем, не признавались общим правом и, по всей видимости, были заимствованы из рыцарского кодекса чести. Они не могли спасти его. После оглашения смертного приговора он оставался спокоен. «Хоть вы и обвинили меня в суде наказаний, — заявил он судьям, — в суде совести вы бы меня оправдали». Через два дня Сесила и некоторых других советников попросили навестить Эссекса в Тауэре. Их взору предстал до неузнаваемости изменившийся человек, называвший себя «самым низким, подлым и неблагодарным предателем на свете». Он признал, что королева не будет чувствовать себя в безопасности, пока он жив.

Это было последнее аристократическое восстание в Англии, подобное мятежу, учиненному представителями рода Перси в начале XV века. Эссекс не пользовался столь широкой областной или территориальной поддержкой, однако сложные мотивы чести и доблести, лежавшие в основе противоречий, остались неизменными. На восстании в определенном смысле лежал отпечаток Средневековья. Как сказал граф Саутгемптон сэру Роберту Сидни во время последней осады Эссекс-Хаус, «вы — воитель и знаете, что самим призванием мы обязаны защищать себя от равных нам, но того более — от нижестоящих противников». Стремлениями Эссекса и его сторонников — братства, многих членов которого связывали кровные узы, — руководил древний и благородный кодекс чести, однако при елизаветинском дворе его уже было недостаточно.

Признание Эссексом своей измены пришло слишком поздно. Елизавета благосклонно согласилась на непубличную казнь через обезглавливание и в то же время смягчила наказание графу Саутгемптону до пожизненного заключения. 25 февраля Эссекса привели на эшафот, сооруженный во внутреннем дворе Тауэра. На нем был дублет и бриджи из черного атласа, а с плеч спускался черный бархатный плащ; его голову венчала черная фетровая шляпа. Он никогда не выходил из своего образа. В последний момент он повернул голову и крикнул: «Палач, бей без промаха!» Понадобилось три удара, чтобы голова слетела с плеч. «Те, кто дерзает прикоснуться к скипетру правителя, — отметила королева, — не заслуживают сострадания».

После казни графа Эссекса некоторые стали упрекать Елизавету в бессердечии. Поговаривали, что народ устал от правления престарелой королевы и что ее появление на публике уже не встречали с прежним ликованием. Одного жителя Кента вызвали в суд за слова «Жить станет хорошо и весело, только когда ее величество помрет». На приказ констебля подчиниться королевским законам один йомен ответил: «С чегой-то ты мне говоришь о королеве? К черту королеву!»