— Куда пошлёт партии, туда и пойду.

— Но к какой работе чувствуешь себя более способным? — спросил секретарь губкома.

— У меня есть задатки работать в редакции газеты и есть стремление работать в следственных органах, могу и пропагандистом…

— Хорошо, — сказал секретарь и черкнул в блокноте. — Я думаю, лучше будет использовать тебя в следственных органах, скажем, в прокуратуре. Там будешь сталкиваться с интересными фактами общественной жизни, с фактами классовой борьбы. Там тебе будет широкое поле деятельности и по линии прокуратуры и по линии печати. Одно при другом будет неплохо. Итак, завтра я переговорю об этом с прокурором…

Терентий размеренно ходил взад и вперёд по коридорам Совпартшколы и думал о завтрашнем дне, о первом дне, о начале своей работы. А поздно ночью в общежитии он тихо поднялся с койки и повернул выключатель. При свете электролампочки он долго сидел за маленьким, вроде тумбочки, столиком и писал той, о которой он дикому не говорил, о которой изредка вспоминал, но ни разу до сего часу не решился ей написать.

«Дорогая товарищ Девяткова! Слышал я, что ты уже на последнем курсе Ярославского пединститута. Слышал и давно собирался напитать тебе да не знал, с чего начать, что писать. Я вспоминал иногда наши мимолётные встречи в Устье-Кубинском, о которых ты, быть может, забыла. Но зато хорошо помню я. Ты была тогда весела, бойка, разговорчива, но, мне кажется, с некоторой неприязнью посматривала на мои неуклюжие, изрезанные сапожной дратвой руки и слегка морщилась, когда слышала от меня корявые словечки. С тех пор прошло больше трёх лет… И вот сегодня я кончил учёбу в Совпартшколе. За два года я как мог изучил историю Коминтерна и РКП(б), историю Запада, политэкономию, ленинизм и исторический материализм. Ещё пройден ряд предметов: русский язык, математика и т. д., но чувствую, что всё это не совсем прочно засело в моей голове. Надо ещё учиться, учиться и учиться, как сказал товарищ Ленин. С завтрашнего дня определяюсь на работу. Желание работать большое, а уменья — насколько хватит. В свободные часы буду усиленно заниматься самообразованием, чтобы не оказаться у других в хвосте. Здесь я много перечитал художественной литературы, к чему и раньше имел некоторое пристрастие. Советую тебе прочесть в журнале «Красная новь» за прошлый год весьма интересные произведения: «Степан Разин» Чапыгина и «Колокола» Ивана Евдокимова. «Колокола» написаны о Вологодчине, о революционном подполье. Там много найдёшь знакомого и интересного. Впервые прочёл здесь «Мать», «Фому Гордеева» и другие книги Максима Горького, прочёл с великим удовольствием!.. И намерен всё перечитать, что написано нашим здравствующим классиком, лучшим знатоком жизни человека.

Для меня, «сыроватого» деревенского парни, в художественной литературе всё ново и интересно… Ну, как ты живёшь? Напиши мне в адрес: «Вологда — почта, до востребования», так как другого адреса пока не имею. О своих перспективах писать пока не буду. «Что день грядущий мне готовит», — узнаешь потом. Напишу, если получу от тебя ответ.

Желаю тебе всего хорошего. Крепко жму руку.

А если можно, то и целую».

Терентий несколько раз перечитал письмо и, не зная, чем дополнить, тщательно зачеркнул последнюю строчку, заклеил конверт и отнёс в ящик, висевший у крыльца общежития. Затем он сел на ступени лестницы, выводившей к реке, и долго любовался светлой ночью, мягко опустившейся над городом…

На другой день Чеботарёв отправился в прокуратуру.

У губернского прокурора — светлый просторный кабинет. Перед широким и длинным столом два глубоких кожаных кресла. На столе кучи бумаг, дела в потрёпанных и новых папках, два телефона и начищенный медный канцелярский прибор.

Лысый, узкоглазый, но с большими круглыми очками на носу, прокурор выглядел строгим; таким, видимо, и полагалось ему быть по долгу службы. Поговорив минут пять с Терентием, прокурор незаметно нажал сбоку стола кнопку. Вошла секретарша.

— Позовите старшего следователя Разумовича.

Секретарша молча вышла. Через минуту в кабинет прокурора, наклоняясь в дверях, вошёл высоченного роста следователь Разумович. Он был одет в тёмносиний костюм. На ногах жёлтые огромные ботинки. Разумович опустился в кожанов кресло, мельком взглянув на Терентия:

— Вы говорили, что вам нужен помощник? Так вот, пожалуйста! — И прокурор, показав на Терентия, отрекомендовал его: — Товарищ Чеботарёв — выпускник из Совпартшколы, направлен губкомом в наше распоряжение. Попробуйте сделать из него себе помощника, займитесь.

Так стал Терентий работником прокуратуры. Сначала он присматривался к архивным делам. Интересовался постановкой следственного дела вообще. Потом вникал в детали производства. Изучал следственную переписку, учинял несложные допросы свидетелей, а в свободное от работы время, с подчёркиванием, читал и перечитывал уголовный и уголовно-процессуальный кодексы.

Через месяц Разумович поручил ему провести первое следствие об избиении селькора в селе Бирякове. А через полгода Терентий считался в прокуратуре работником, подающим надежды на выдвижение — на должность, более самостоятельную.

Афанасий Додонов, которого Терентий изредка посещал, и тот не удивился такому назначению своего приятеля.

— А ведь секретарь губкома тебя правильно определил, — сказал как-то в разговоре с Терентием Додонов.

— Должность по складу твоего характера подходит. На разоблачительных селькоровских заметках ты достаточно набил себе руку. А случай поимки тобой провокатора Слабоумова действительно подтверждает твои способности в таких делах. Что ж, хорошо. Одобряю и желаю тебе успехов на поприще революционной законности…

Однажды от бюро рабкоровских и селькоровских писем из редакции газеты «Красный Север» в прокуратуру поступила для расследования заметка, в которой корявым почерком, но довольно толково и подробно сообщалось о махинациях кулака-нэпмана Прянишникова, крепко обосновавшегося на новом месте.

В заметке было сказано:

«Около сотни деревень Грязовецкого уезда оказалось в тенётах маслозаводчика-перекупщика. Под вывеской «Укрупнённая артель маслоделия Прянишников и К°» хитрец-кулак безнаказанно творит гнусные дела. А некий работник губфинотдела, Румянцев Николай Васильевич, полпред кулака, по-божески облагает его налогом, как крестьянина средней руки.

В Дерноковском сельсовете кулак имеет своих людей — подкулачников. Председатель Сердитов — пьяница-подкулачник, у него задолженность Прянишникову около 1000 рублей, а потому живёт он с кулаком в мире и согласии. Секретарь сельсовета Подсвечников — дьякон-расстрига. Лучшего секретаря Прянишников не мог бы и желать. Партячейки и комсомольцев поблизости нет.

Благодетельный кулак выписал по одному экземпляру «Крестьянской газеты» (подписная цена 15 коп. в месяц) на каждую деревню, где он имеет своих клиентов — сдатчиков молока. Установил два радиоприёмника — один в сельсовете, другой у себя в доме. Поступки Афиногеныча, — так зовут мужики, кулака-мироеда Прянишникова, — вызывают похвалу со стороны некоторых близоруких волостных работников: «Шутка ли, по газете на деревню!.. Шутка ли, радио в сельсовете!..». Однако никто не