— Хорошо, хорошо. Хочешь, я оставлю записку с просьбой кремировать мои останки?

Паха Сапа хотел пошутить, хотя его и мутило немного после столь живописного ряда образов, но призрак Длинного Волоса явно отнесся к его словам серьезно.

«Я был бы тебе благодарен, друг».

Паха Сапа покачал головой, заметил, что люди за другими столиками обратили внимание, что он разговаривает сам с собой, оставил непомерно большие чаевые, оплатил чек и прошел в туалет — такой роскошью, как унитаз с канализацией, он не пользовался много-много недель (у его лачуги в Кистоне была уличная будка).

«Опорожниться от души, прежде чем привести в исполнение смертный приговор».

— Да заткнись ты, черт тебя подери. Я тебя умоляю.

Паха Сапа подумал, что никогда не использовал слово «умоляю» прежде, и теперь испытал какое-то странное чувство, произнося его. Но призрак генерала (полковника в момент его смерти) Джорджа Армстронга Кастера и в самом деле заткнулся на достаточно долгое время, чтобы Паха Сапа мог от души насладиться прелестями цивилизации.

В туалете было очень чисто.

Когда он сворачивает с шоссе № 87 — это современное двухполосное шоссе, заполненное грузовиками и грязными легковушками, — на отсыпанную гравием дорогу, по которой он ехал из Басби, уже наступило позднее утро. Въезд в парк поля сражения — через ответвление от этой боковой дороги. У въезда на территорию парка, или памятника, или как уж оно там теперь называется, что-то вроде ворот, но у них никого нет, и Паха Сапа чувствует облегчение, увидев это. Он и без того потратил немалую часть денег, сэкономленных за всю жизнь, на роскошный завтрак.

Паха Сапа почти ничего не узнает вокруг, проезжая на мотоцикле своего сына по узкой тропинке вдоль хребта, на котором погиб Кастер. Внизу течет Сочная Трава — вазичу по-прежнему называют ее Литл-Биг-Хорн, — и Паха Сапа видит громадные тополя там, где прежде сотни вигвамов сиу и шайенна терялись за изгибом реки в долине на юге.

Обет молчания, принятый призраком, длился недолго.

«Есть одна вещь, о которой я жалею».

— Ты хочешь сказать, еще одна, кроме того, что ты привел к гибели себя и треть своего полка?

Паха Сапа, даже не успев додумать до конца, жалеет, что подумал это. Рабочие на горе Рашмор и бейсболисты могли бы сказать: игра зашла слишком далеко. Не стоит отделываться плоскими шуточками.

Призрак словно не слышит его.

«Мне жаль, что у меня не было возможности проехаться… прокатиться… как ты это называешь… на мотоцикле, который ты отремонтировал со своим парнем. Я как-то раз проехался на велосипеде. Но это другое дело».

Паха Сапа не может сдержать ухмылку.

— Я вижу весь Седьмой кавалерийский на «харлей-дэвидсонах».

«Нам бы понадобились кожаные куртки. И какие-то новые знаки различия».

— Может, в виде черепов.

Они доезжают до места, которое обозначено маленьким щитом с надписью «Холм последнего сражения». Паха Сапа останавливает мотоцикл и собирается было взять с собой саквояж, но потом решает не делать этого. Сначала он засовывает кольт в холщовый мешок с наплечными лямками, но затем оставляет оружие в саквояже. Место слишком людное. Он видит четыре припаркованные неподалеку машины: три старых «форда» и «шевроле» поновее. Он видит несколько человек в летних полотняных костюмах — они двигаются по травянистому склону среди белых крестов и надгробий.

Паха Сапа останавливается у памятника, воздвигнутого здесь вскоре после сражения. На бронзовой доске, отполированной до блеска временем и прикосновениями рук, выгравированы имена погибших из Седьмого кавалерийского.

«Мы здесь сегодня в качестве туристов, Паха Сапа?»

— Я думал, может, тебе хочется увидеть, где тебя убили.

«Не очень. К тому же мои кости похоронены не здесь. Меня перевезли в Вест-Пойнт. Либби похоронили там же, рядом со мной».

Паха Сапа смотрит вниз, чтобы сделать вид окружающей местности доступным для призрака. Надгробия — некоторые безымянные — установили там, где были найдены, а потом захоронены искалеченные тела.

Почему он поскакал в тот день по ущелью и на берег реки вместе с воинами? Он толком и не помнит. Чтобы совершить деяние славы? Зачем? Он был молодым вичаза ваканом на обучении, и его такие вещи даже не интересовали… или так ему казалось.

Паха Сапа возвращается к мотоциклу и едет на юг вдоль хребта, гравийная дорога здесь едва ли шире тропинки. За Холмом последнего сражения никаких машин нет. За десять минут едущий потихоньку мотоцикл преодолевает три-четыре мили, которые отделяли Кастера от остальной части Седьмого кавалерийского. И от спасения. Но Паха Сапа знает, что Рено и Бентин не предприняли попытки спасти их. Они просто прислушивались к звукам стрельбы на севере. Потом наступила зловещая тишина. У них тут были свои трудности.

Маленький щит у тропинки сообщает: «Попыт а Уэйра спас и К ст ра».[134]Отсутствующие буквы, видимо, расстрелял кто-то из мощного ружья. Паха Сапа выезжает на гравийную парковку, где нетронутый щит гласит: «Памятник и поле сражения Рено и Бентина».

Шепот призрака почти не слышен, хотя и звучит в голове Паха Сапы.

«Либби до самой смерти боролась против установки всяких памятников Рено и его упоминаний где-либо на поле сражения. Как только она умерла, он получил свой памятник».

— А тебе не все равно?

«Все равно».

На сей раз Паха Сапа оставляет саквояж в коляске, но берет мешок, легко закидывая лямки на плечо. В мешке немного хлеба, колбаса и заряженный кольт.

«У тебя сильные боли, да, Черные Холмы?»

Паха Сапа решает было не отвечать, но потом все же отвечает:

— Да, рак сегодня крепко меня прихватил.

«Ты бы сделал это из-за одного рака? Ну, даже если бы не случилось провала на горе Рашмор?»

Паха Сапа не отвечает, потому что не может. Но он надеется, что не пришел бы сюда с кольтом только из-за боли и болезни. Его это немного беспокоит, но он так никогда и не узнает ответа на этот вопрос.

Он находит ровную, практически невидимую с парковки площадку, где можно присесть. Когда он садится, трава оказывается ему почти по плечо. Облака понемногу начинают рассеиваться, и солнечные лучи здесь и там касаются переваливающихся холмов и изгибающейся долины внизу, и повсюду, послушные ветру, лениво колышутся травы.

«У Бентина и Рено холм был получше, — говорит призрак спокойным тоном, скорее сдержанно-профессиональным, чем задумчивым или завистливым. — Я бы с моими людьми смог продержаться весь день и ночь… будь я на этом холме».