Мы с мамой и с папой встали в одну из огромных очередей в кассы и по мере продвижения со страхом смотрели, как кассирши вынимали таблички с тем или иным сеансом, висевшие над кассами, что означало, что все билеты на данный сеанс распроданы. Но мы решили пойти на любой сеанс и сидеть на любых местах.

Какое великое чувство напряжённого предвкушения охватывало человека, когда твоя очередь перемещалась из улицы в обширное помещение касс – конечная цель обретения драгоценного билета становилась зримой и ощутимой. Следующим рубежом в продвижении к вожделенным билетам было приближение в непосредственную близость к окошкам кассы, каждая из которых была огорожена стальными барьерами, что, подобно коммунистической партии, «направляли, строили в ряды» беспорядочно витые очереди. В огромном кассовом зале было штук десять касс. Сердце билось чаще с каждым шагом приближения к окошку, из которого женская рука выдавала билетное счастье, но это счастье могло в любой момент кончиться и тебе не достаться. Кассирша выкрикнула, что на такой-то сеанс остались билеты только в первый ряд. Некоторых снобов впереди нас это отвратило, и они вышли из очереди нам на радость, получившим дополнительный шанс.

Касса крайняя справа была кассой брони, там очереди не было, и мы завистливо смотрели на изредка подходивших счастливцев, обладавших чудесной книжкой купонов, которые возвышали её владельцев над очередью. Одно время моя слегка ненормальная тётя имела любовником шамкающего профессора лет на двадцать её старше. Он был какой-то необыкновенный профессор, так как имел такую купонную книжку, и тётя от нечего делать и по привязанности ко мне время от времени брала меня в кино – я ещё не понимал, но уже чувствовал, что ей также было приятно покичиться властью, полученной от любовника. Я хорошо запомнил это ощущение привилегированности, перекинувшееся на меня, когда тётя шла мимо очереди и запросто брала дефицитные билеты. Так что теперь я чувствовал себя ущемлённым, сброшенным с Олимпа богом в очередь смертных.

Наконец счастье снизошло на нас, и мы купили билеты – пропуск к мечте. Грозная толстая контролёрша оборвала уши нашим билетам, оставив рваные раны, доказывающие законность нашего пребывания в святилище зала. Мы вошли в храм – фойе кинотеатра Великан.

Предыдущий сеанс только что закончился, и потоки приобщившихся к чуду зрителей стекали с многочисленных этажей и ярусов кинотеатра, отгороженные от нас контролёрами и верёвочными заграждениями. Контролёры стояли начеку, чтобы никто не проскочил обратно в фойе и не посмотрел бы фильм повторно, и, что самое ужасное, – бесплатно.

Родители и я хрустели вафельными стаканчиками пломбира, смотрели на радостные лица приобщившихся и предвкушали собственное скорое восхищение.

О, чудесные мгновения перед самым началом сеанса, когда ты уже сел на своё законное место в длинном полукруглом ряду и ждёшь, когда люстры и лампы начнут меркнуть, и занавес начнёт нехотя, но неизбежно расползаться в стороны, открывая белое поле действия грядущей радости.

Перед фильмом обязательно показывали киножурнал, и мы гадали, будет ли это «Новости дня», про нескончаемые успехи советской власти, «Новости сельского хозяйства» про очередную панацею для хронически недомогающего сельского хозяйства – «торфоперегнойные горшочки» или вожделенная «Иностранная кинохроника», где продемонстрируют на 90 % – экономические достижения в странах народной демократии и на 10 % – ураганы и антиправительственные демонстрации в странах, где властвует капитал. Но даже «Новости сельского хозяйства», не смогли испортить нашего настроения, состоявшего из предвосхищения чуда. Тягомотина вымученного энтузиазма, которым был нашпигован киножурнал, закончилась восстановлением света из тьмы. В открытые двери ринулись запоздавшие счастливчики, но зал был уже переполнен – заняты были даже боковые складные сидения. Мы ясно слышали хлопки сидений, которые мгновенно захлопывались пружиной, стоило сидящему чуть привстать.

И вот уже окончательно гаснет свет и на экране появляется эмблема 20th Century Fox. Прожекторы поелозили по чёрному американскому небосводу и волшебная музыка хлынула в зал на замерших зрителей. Мои глаза перестали моргать. А ушки перебрались на макушку.

В процессе просмотра я поразился, узнав мелодию The Kiss Polka (Поцелуйной Польки), – я, будучи лет пяти, увлечённо слушал её дома на пластинке – какой-то аккордеонист исполнял эту польку с вымученным советским задором. Когда я позже разыскал пластинку среди старья, я прочёл на этикетке русскую фамилию композитора. Уж где Россия действительно на первом месте, так это в области присваивания чужого и называния его своим.

* * *

Я, подобно большинству подростков, ужасно голодал по западной популярной музыке. Первым огромным и цельным музыкальным впечатлением был ГДРовский фильм Уличная серенада (предтеча Серенады Солнечной Долины). Он вышел в 1956 году, мне было девять и фильм шёл по телевизору не раз. Я буквально трепетал от песен в этом фильме. Однажды он шёл по телевизору поздно вечером, и родители не разрешили мне его смотреть – пора было спать. Но я уже видел его раза два и помнил все песни, лежал в кровати и вслушивался за стеной в каждую ноту. Мама пришла посмотреть, сплю ли я, и застала меня лежащим на спине с открытыми глазами совершенно не сонным. Я объяснил, что слушаю музыку. Видя моё такое увлечение, мама сжалилась и позволила мне пойти досмотреть вместе с ними мой любимый фильм.

И вот теперь не немецкая, а американская серенада, да ещё Солнечной долины – разве можно придумать для фильма более романтическое называние?

* * *

Пока у меня не было магнитофона и коротковолнового приёмника, настоящую, то есть западную музыку можно было услышать только из Финляндии на длинных и средних волнах, на даче на Финском заливе. Так я впервые услышал Everybody Loves Somebody Sometime, которую, как я потом узнал, исполнял Dean Martin – я чуть не плакал, слушая это волшебство, прерываемое помехами.

У Промки я часто видел хмырей (а по сути это были деловые люди, гонимые в СССР), которые по-шпионски предлагали купить рок «на костях», то есть самодельно записанный резцом аналогично виниловым пластинкам, но в толще эмульсии рентгеновских снимков. Помимо шипения иголки по мелким бороздкам, в которых был законсервирован рок-н-ролл, покупатель получал вырезку из чьего-то скелета. Особой популярным был Rock Around the Clock, который переводился без ведома смысла английской идиомы (Рок круглые сутки) как «Рок вокруг часов». Я представлял себе огромные часы, стоящие посреди комнаты, вокруг которых вытанцовывают рок американцы, напоминающие стиляг.

Первой государственной попыткой дать народу легально нюхнуть западную популярную музыку была серия долгоиграющих пластинок Вокруг света. «Свет» для составителей серии, погоняемых цензурой, состоял в основном из стран Народной демократии и каждая пластинка крутилась вокруг Болгарии, Венгрии, Чехословакии и Польши. Но в качестве затравки, чтобы серия раскупалась, в неё попало и несколько западных песен. Итальянская Volare, Doris Day Teacher s Pet и Frank and Nancy Sinatra Something Stupid. Разумеется, названия переводились так же по-дурацки как и «Рок вокруг часов».