Удар на какую-то секунду оглушил Перкара, но предостерегающий крик Харки не дал ему совсем потерять сознание. Это сослужило юноше хорошую службу: он оказался на ногах одновременно с Караком. Свирепый Тигр каким-то чудом был еще жив и даже пытался приподняться на переломанных ногах. Оскалив зубы, Карак ударил жеребца по голове; череп раскололся, и конь упал мертвым. Перкар с надеждой подумал — в тот короткий миг, когда он еще мог думать, — что, может быть, менгская легенда правдива и Удачливый Вор и Свирепый Тигр воссоединятся в неведомой далекой степи. Потом для мыслей об этом или о чем-либо другом не осталось времени: подняв Харку, Перкар кинулся на Карака.

Первые несколько ударов попали в цель, и Чернобог пошатнулся; из ран хлынула золотая кровь. Перкар с воплем яростно взмахнул Харкой, используя его даже не как меч, а как топор, — так он рубил бы сушняк для костра. Карак не отводил от него устрашающего взгляда желтых глаз, но Перкар знал одно: нужно продолжать напор, нельзя дать богу передышки, нельзя позволить страху сдавить сердце и ослабить руку.

Черный кулак врезался в лицо юноши с такой силой, что он почувствовал, как треснула челюсть. Перкар упал на землю, перекатился и вскочил, держа клинок наготове.

Карак высился над ним, все еще в человеческом обличье, но сплошь черный, за исключением желтых глаз. Он укоризненно покачал головой.

— Так вот какова твоя благодарность, красавчик? Я ведь делаю только то, что обещал. Отойди и дай мне закончить дело, которое мы начали с тобой вместе.

— Я не позволю тебе ее убить, — закричал Перкар. — Не позволю даже ради того, чтобы покончить с Изменчивым.

— Она и не умрет, — возразил Карак. — Умрет лишь ее плоть. Хизи станет более могущественной, чем могла мечтать. Иначе она обречена. Спасти ее тело невозможно.

Перкар оглянулся на слабо шевельнувшуюся Хизи; сердце у него оборвалось при виде ее бледного лица и огромной красной лужи. Как в такой малышке может быть столько крови? Это казалось невозможным.

— Ее смерть окажется бессмысленной, если последняя капля крови не упадет в Изменчивого, — настойчиво шептал Карак. — Она умрет, ничего не достигнув, когда могла бы стать бессмертной. Но мы должны поторопиться!

Перкар медленно повернулся к богу-Ворону, понимая, что сделал все, что мог, но проиграл. Однако буря отчаяния, бушевавшая в его груди, вместо того чтобы превратиться в ураган, неожиданно начала успокаиваться.

— Из-за нас с тобой, Карак, погибли все, кто был мне дорог, — размеренно сказал юноша, сожалея, что не нашел более значительных слов — ведь они окажутся для него последними. — Я потерял Пираку и предал свой народ, но за всем этим всегда скрывался ты. Так пусть один из нас — или мы оба — найдет сегодня свою смерть. Ради блага всего мира надеюсь, что умрем мы оба. Что касается меня, то можешь делать со мной, что хочешь.

Карак вздохнул и потянулся к собственным ножнам.

— Очень любезно с твоей стороны дать мне такое позволение. Я мог бы разделаться с тобой так же, как я разделался с ним. — Он указал на чудовищную рыбу. С ужасом Перкар увидел, что у монстра человеческое лицо — лицо тискавы. — Но тебе я дам шанс умереть, обретя Пираку, потому что ты верно служил мне, Перкар Кар Барку. — Карак обнажил меч. — Узнаешь ты этот клинок?

Перкар вытаращил глаза, почувствовав, как пересохло во рту.

— Да, — признался он помимо воли, запинаясь. — Это мой меч. Тот, который дал мне отец.

— Вот как? Я нашел его в луже крови, здесь, в подземелье этой самой горы. Я закалил его так, чтобы он мог служить мне. И должен тебя поправить: раз ты его бросил, теперь это мой меч.

«В этом клинке таится какая-то странность», — предупредил Перкара Харка, но тому было уже не до предостережений. Внезапная ярость, овладевшая им, превосходила все, что он когда-либо испытывал; она превратилась в мрачное ликование, когда делается безразлично — убить или умереть. Перкар бросился на Чернобога, наотмашь ударив его Харкой.

— Хизи… — бормотал рядом чей-то голос. Девочка повернула голову и увидела Братца Коня, сжимающего одной рукой барабан.

— Дедушка… — прошептала она.

— Ты видишь? Видишь то, что тебе нужно?

— Братец Конь, я умираю.

— Послушай меня, — сердито рявкнул старик. — Я же говорил, что не позволю тебе этого! Не дам умереть! Послушай… — Но тут его глаза закрылись, и он поперхнулся кровью.

— Что? — спросила Хизи, хотя ей и не хотелось ничем интересоваться. Она ощущала странную умиротворенность и легкость.

— Там… — Братец Конь показал на тварь, которая когда-то была Гхэ. — Вон смотри — под поверхностью озера… Загляни под поверхность озера.

Она заглянула. Это было легко сделать — смерть затягивала ее в глубину. Первый, кого она там увидела, был Братец Конь — его дух уже почти разорвал связь с телом; Хизи почувствовала исходящее от него теплое чувство.

«Я могу поместить его в себя, — подумала она. — Как духа, я могу сохранить его в своей груди». — Она потянулась к старику, но над поверхностью озера его рука перехватила ее.

— Нет, — еле слышно прошептал старый менг, — на это у тебя не хватит сил. Я нужен тебе иначе. — Хизи прочла в его глазах веселье, ласку, ободрение. — Передай Хину, что я прощаюсь с ним. Он всегда говорил, что любит тебя… — Его глаза погасли, и Хизи ощутила, как в нее хлынуло пламя, наполняя силой.

Братца Коня больше нет, поняла Хизи. Его рука уже начала холодеть, не осталось никаких следов нитей души.

«Загляни под поверхность озера», — сказал старик Хизи. Дрожа, она последовала его совету, обеспокоенная тем, что может, предаваясь скорби, напрасно потратить его последний дар.

«Воды» озера сомкнулись над Хизи.

«Я умираю, — снова подумала она. — Чернобог ударил меня кинжалом». Теперь наконец Хизи поняла значение слов Карака, увидела, для чего он хочет использовать ее кровь, представила, к каким результатам приведет его замысел. Нужно этому помешать — и Братец Конь увидел, как она может добиться своего, увидел необходимое ей оружие. Он показал на Гхэ.

Хизи видела Карака в потустороннем мире — черные перья и пылающий голубой огонь. Увидела она и Гхэ — его она узнала немедленно. Он все еще напоминал чернильно-черную паутину со светящимися утолщениями украденных душ, сверкающих в опутавших их нитях, как драгоценные камни. Но паутина была порвана, рисунок тела Гхэ нарушен. Чувствуя себя легкой, как перышко, Хизи потянулась к запутавшимся в паутине душам.

Лебедь и кобылица все еще не покинули Хизи, хоть и были изранены, как она сама. Лебедка направляла, а кобылица поддерживала Хизи, и вместе они коснулись останков Гхэ. Одна из душ откликнулась на осторожное прикосновение, шепнув тонким голосом:

— Хизи? Это ты, Хизи?

Девочка прислушалась. Голос был ей знаком.

— Ган!

— Именно, — ответил немного окрепший голос.