Он не мог поделиться своей бедой ни с Флемингом, ни с Буллом, ни даже с опытным и мудрым Чосером. Но однажды, случайно встретившись на Уэст-Чипе с Уиттингтоном, все же спросил у него совета, и тот ответил: «Может, я и сумею тебе помочь. Дай мне неделю-другую».

И вот через десять дней юноша с некоторым волнением спешил к своему другу в таверну за Сент-Мэри ле Боу. Он вошел в людный зал, но Уиттингтон встретил его с вытянутым лицом.

– Задержка, – буркнул он виновато. – Я в ловушке. Притворись, что мы степенно беседуем, пока она не уйдет. Потом посмотрим, что делать.

И Дукет, когда Уиттингтон повел его к столу, с досадой узрел причину задержки, а именно кузину Силверсливза, носатую монахиню из монастыря Святой Елены, которую однажды видел в доме на Лондонском мосту.

– Ради бога, ни слова о моем деле, – шепнул Уиттингтон.

Джеффри было трудно сосредоточиться. Не раз он оглянулся украдкой, пытаясь выявить женщину, с которой, как надеялся, должен был встретиться, но тщетно. Тем временем Уиттингтон разошелся перед монашкой не на шутку. Можно было подумать, что он уже на пути к мессе. Сестра Олив в свою очередь расспрашивала юношу о его делах, и что-то в ее улыбке свидетельствовало об одобрении.

Вскоре она дала понять, что хочет уйти. Уиттингтон вежливо проводил ее до двери и наружу. Его не было несколько минут, должно быть, провел по Уэст-Чипу; но вот он вернулся и сел.

– Прости за сбой, – извинился он. Затем ухмыльнулся: – Теперь, мой друг, займемся делами иными. Готов познакомиться со своей женщиной?

В дверях Дукет придержал его за плечо.

– Ты уверен… – начал он.

– Девица чистая. Обещаю.

– Я ее знаю?

– Я видел, как ты оглядывался и искал, – засмеялся Уиттингтон. – Зато она тебя хорошо рассмотрела. Ты ей понравился.

И он вывел Дукета во двор. Там была деревянная лесенка, которая вела в помещение с видом на небольшой сад, обнесенный стеной. Из-под двери выбивался слабый свет.

– Наверх, юный Дукет! – возгласил Уиттингтон. – Райские врата! – И, не говоря больше ни слова, зашагал прочь.

Итак, свершилось. Поймет ли он, что делать? Не подведет ли его мужское достоинство? Сердце гулко колотилось, пока он медленно поднимался по ступеням и открывал дверь.

В комнате оказалось уютно. На полу толстым слоем лежал камыш. Справа виднелся дубовый сундук, мягко освещенный стоявшей на нем лампой. Слева – запертые ставни. Посреди комнаты стояла под балдахином кровать с пышной периной и одеялами.

А на кровати, полностью обнаженная и с распущенными теперь темными волосами, возлежала стройная и бледная сестра Олив.

Буллу проболтался Уиттингтон. На самом деле тот рассказал нескольким людям. Он не сдержался, желая досадить не сестре Олив, но ее кузену Силверсливзу.

А Булл пришел в бешенство.

– Эту монашку надо вышвырнуть из монастыря! – бушевал он. – А Дукета – к позорному столбу!

И только Чосер, прибывший позднее, сумел охладить его пыл.

– Мой дорогой друг, – напомнил он, – в этом городе есть глубоко набожные монахини. В монастыре Святой Елены живет и несколько женщин, которые не имеют склонности к религиозной жизни и очутились там лишь потому, что так захотели их родственники. Сестра Олив не совершенна, но и весьма скрытна. Я надаю Уиттингтону по ушам, чтобы не трепался. Будь милосерден!

– А Дукет?

Чосер улыбнулся:

– Насколько я знаю, он славно провел время.

Через несколько дней Силверсливз, повстречавшись на улице с Дукетом, послал ему убийственный взгляд. Он не обрадовался и словам Булла, которые тот произнес при очередной встрече, кусая губу:

– Лондон полон непристойных сплетен, мой дорогой друг. Я их не слушаю.

Единственный в доме человек, с кем это дело не обсуждали, была крошка Тиффани. Она пару дней не могла взять в толк, о чем шумели и шептались окружающие. Мать, будучи спрошена, уклонилась от ответа, остальные тоже помалкивали. Наконец ей сказала кухарка, после этого Тиффани какое-то время обдумывала случившееся.

«Значит, он знает». Эта мысль странным образом взволновала ее.

Но летом девушка выяснила, что у друга детства могли быть нравственные изъяны куда более серьезного свойства. О них бы не заподозрили, когда бы не новый поворот событий в Англии.

Когда совет юного короля, по-прежнему отчаянно нуждавшийся в деньгах, обратился, как обычно, за помощью к городу, то натолкнулся на отказ.

«Мы только что выплатили целое состояние, чтобы вернуть королевских заказчиков», – возразили лондонцы и предложили совету совершенно несуразную сумму.

Совет решил изыскать другие средства. На летней сессии парламента применили новую уловку.

– Это подушный налог, – объяснил Тиффани Силверсливз. – Принцип очень прост. Платить его будет каждый взрослый человек в Англии, будь то мужчина, женщина, дворянин, вольный или серв.

Действительно просто, но и революционно, так как в средневековой Англии уплата налогов всегда была привилегией свободного меньшинства. Лондонский гражданин платил, его бедный подмастерье – нет. Богатый мельник в сельской местности, коли был человеком свободным, платил. Но скромный серв от налога освобождался.

Правда была и в том, что одновременно менялся традиционный уклад жизни в глубинке. На глазах у последнего поколения феодальная система с появлением Черной смерти затрещала по швам. Упадок и разорение были таковы, что сервы становились свободными тружениками и без особых препятствий выкупали аренду своих хозяйств. И, несмотря на старания властей, остановить это движение посредством ненавистного статута «О рабочих»[42]и заморозив жалованье не удалось. Это лишь озлобило крестьянство и не прервало процесса. Старые оковы крепостничества падали; начиналась эпоха вольных йоменов и наемного труда. Но даже если всеобщий подушный налог и являлся своеобразным признанием этой новой действительности, подобная логика не стала достаточным основанием для налогообложения. Поднялся шум, что это против правил.

Скромная попытка ввести этот налог уже предпринималась двумя годами раньше, но эта была намного амбициознее. Богатейшим людям королевства предстояло выкладывать крупные суммы.

– Даже бедным крестьянам придется отдавать заработок за несколько дней, – объяснил Силверсливз.

– Вы думаете, начнутся беспорядки? – спросила Тиффани.

– Да, возможно, – согласился он.

Сборщики нагрянули в «Джордж» неожиданно. Это случилось ранним летним утром, когда Дукет нагружал ручную тележку. Главой семейства официально числился бакалейщик, и Джеффри послали за ним.