Бенедикт Силверсливз шагнул вперед. Говорил он тихо и довольно сухо, но так понятно и просто, что даже Тиффани обнаружила, что понимает каждое слово. Он растолковал, как можно рассмотреть отдельный сегмент небесных сфер в зависимости от положения на поверхности Земли и времени года.

– И астролябия, известная еще издревле Птолемею, представляет собой подвижную карту, – сообщил он.

Затем с легкостью показал, как с помощью визирной линейки и отметок на астролябии выбрать диск на оси с лицевой стороны тарелки. Разъяснил и схемы созвездий на каждом диске, соответствовавшие оным на разных широтах и в разные времена года. Он даже показал, как можно не только опознавать звезды, но и отслеживать движение Солнца и планет. Его изложение было бесцветным, однако девочке почудилось, будто она едва ли не слышит геометрическую музыку сфер.

– Таким образом, – заключил он чинно, – с помощью этого маленького латунного диска и некоторых вычислений мы можем уловить высшее движение Primum Mobile и ощутить руку самого Господа.

Общество разразилось аплодисментами. Даже Булл, которому поначалу не очень понравился молодой правовед, не мог не впечатлиться столь блистательной просвещенностью и позднее, когда праздник закончился, пригласил его заходить еще.

Тем же вечером, когда гости ушли, он, находясь еще в приподнятом настроении, повернулся к Тиффани со словами:

– Ума не приложу, Тиффани, за кого тебя выдавать!

На самом деле Булл думал об этом уже не раз и не два. «В идеале, – сказал он жене, – я отдал бы ее за кого-нибудь из отпрысков Чосера. Но это не годится, раз он только что обзавелся семьей». Он делал прозрачнейшие намеки юному Уиттингтону, однако, увы, прошел слух, будто тот имел иные виды. Из соображений сугубо социальных Булл был бы рад рыцарю. «Но только не дураку».

Сейчас, любовно взирая на покорную жену и послушную дочь, Гилберт Булл, не задумываясь о смысле своих слов, великодушно изрек:

– Подумай об этом, Тиффани, но принуждать тебя я не стану. Выбор будет за тобой. Ты можешь выйти за кого пожелаешь.

Мало кто из отцов его положения предложил бы такое. Но история с астролябией произвела на Булла столь сильное впечатление, что он не сдержался и небрежно добавил:

– Смею сказать, что хорошо бы тебе обратить внимание на молодого Силверсливза.

Его впечатление разделяли не все. Тем самым вечером, пока гости держали обратный путь к Лондонскому мосту, Уиттингтон повернулся к Дукету и указал на законника, шедшего чуть впереди.

– Терпеть не могу этого типа, – заметил он.

– Почему? – спросил Дукет, довольно униженно ощущавший, что молодой умник обретался в мире, весьма отличном от его собственного.

– Не имею понятия! – фыркнул Уиттингтон. – В нем нет ничего хорошего.

В конце моста, где Силверсливз свернул налево к собору Святого Павла, он прошипел так, что правовед не мог не услышать:

– Почему никто не вычистит Святого Лаврентия Силверсливза? Воняет же!

Но Бенедикт Силверсливз не обернулся.

– Надувала, – буркнул Уиттингтон.

Тиффани захватили мысли о будущем муже, но она плохо понимала, что делать. В последующие месяцы девочка сидела с подружками у большого окна с видом на воды Темзы, кипевшие под мостом, и обсуждала достоинства всех известных им мужчин. За одного мальчика замуж хотелось всем.

Вскоре после дня рождения Булла скончался наконец Эдуард III, и королем объявили десятилетнего сына Черного принца – Ричарда – под опекунством верного дядюшки Джона Гонта.

– Он наш ровесник, – хором твердили девочки.

Юный Ричард был бесспорно красив. Точеное лицо, изысканные – даже в столь молодом возрасте – манеры. Если он бывал самоуверенным и упрямым, то об этом знало лишь самое близкое окружение.

– А эти печальные глаза! – прерывисто вздохнула одна девочка.

Его видели все, но как свести знакомство?

Впрочем, короли не женились на купеческих дочках, даже если у тех был прекрасный дом на Лондонском мосту.

– Отец уж, верно, найдет тебе кого-нибудь по душе, – утешила Тиффани мать.

Но Тиффани хоть и не возразила, но помнила обещание.

– А еще он сказал, что я могу выбрать, – кротко напомнила девочка.

Обосновавшись у Флеминга, Дукет неизменно держал слово и навещал Тиффани каждую неделю. Иногда они сидели с кухаркой, но если день выдавался погожий – выходили. Однажды в ясный октябрьский день того же года они отправились к Чосеру.

В последнее время Дукет чаще виделся с крестным, так как тот получил новую должность, удерживавшую его в Лондоне. Он стал таможенным контролером по шерсти.

Лондонская таможня располагалась в огромном, похожем на сарай здании, которое стояло на пристани между Биллингсгейтом и Тауэром. Королевские предписания, охватывавшие весь экспорт шерсти, настаивали на использовании лишь определенных портов – это была великая монополия торговцев, названная «Стейпл». И ее лондонский порт считался одним из крупнейших. Туда ежедневно прибывали сотни тюков шерсти, которые проверяли, взвешивали и оплачивали. И только после уплаты пошлин их метили и опечатывали королевской печатью под надзором самого Чосера, затем грузили и отправляли дальше по реке. Дукет любил навещать здесь Чосера и смотреть, как тюки волокли к коромыслу весов в кружении пуха, постоянно устилавшего деревянный пол. Чосер показывал ему бесконечные пергаментные простыни, на которых он и его клерки делали записи – «как в Казначействе», по его словам, – и прочные сундуки, где хранились деньги. Однажды, вскоре после созерцания астролябии у Булла, Дукет спросил крестного: «А что такое этот Primum Mobile, который вращает Вселенную?» Чосер со смехом ответил: «Шерсть». Ибо основой английской экономики, от которой в конечном счете зависела всякая лондонская коммерция, оставался, невзирая на рост производства тканей, широкий экспорт на Европейский континент необработанной шерсти.

Однако на сей раз они застали таможенника готовым идти домой, а потому пошли обратно все вместе. Чосер жил в великолепных апартаментах, приобретенных с получением должности. Его жилище находилось у Олдгейт – ворот города в восточной стене, в нескольких сотнях ярдов от Тауэра. Оно включало просторное и красивое помещение над самими воротами с отличным видом на открытые поля по сторонам от старой римской дороги, уходившей к Восточной Англии. Миловидная темноволосая жена Чосера занималась с младенцем, и глава семьи отвел гостей в большие комнаты наверху.

Там было определенно неплохо, и все же Тиффани толкнула юношу, шепнув: «Ну и кавардак». Повсюду громоздились стопки книг. Их тут обнаружилось несколько десятков – большая коллекция по любым стандартам. Одни переплетены в кожу, другие – нет; некоторые написаны изящным каллиграфическим почерком, однако иные накорябаны столь скверно, что рябило в глазах. Но беспорядок создавали не книги, а листы пергамента. Они были везде, стопками и отдельно, некоторые аккуратно переписаны, но большинство исчеркано лишь наполовину и сплошь в исправлениях.