— Сочувствую. И все же вам лучше уйти. — Пруэнса открыл дверь кабинета и повелительно кивнул охраннику. — Вас проводят в нужный вам кабинет.

— Сеньора не туда попала, — сказал он мне, когда дама вышла, оставив в кабинете облачко жасминовой пыльцы. — Ей нужно к другому следователю, по поводу игорного притона.

— Да? — Меня удивило то, что он снизошел до объяснений.

— Но ведь вам приятно было ее увидеть, Кайрис? Думаю, вы не отказались бы заглянуть за этот лисий воротник, вы ведь наверняка скучаете по женщинам.

Скучаю ли я? Мне нечего было ему ответить. Женщины в моей жизни делятся на три категории:

тетка,

все остальные женщины,

шлюхи.

Выйди я сейчас на свободу, пошел бы прямо домой и первым делом выспался в чистой постели, а если бы там оказалась женщина, я бы выгнал ее на улицу, уж это точно. А если бы меня спросили, чего мне хочется прямо сейчас, я попросил бы диск с караяновским «Der Junge Siegfried», а к нему маленький Vinyl Killer со встроенными колонками.

— Вот, — я вынул из-за пазухи перчатку с тавромахией. — Получите. Это украденная в галерее вещь, я взял ее из витрины в тот самый вечер, когда был убит сеньор Рауба. Полагаю, вы можете установить это по времени, когда сработала сигнализация.

Следователь взял перчатку двумя пальцами, как будто там сидел скорпион или двухвостка.

— Как вы пронесли это в тюрьму?

— Это неважно. Теперь, когда у меня есть алиби, я требую повторной встречи с Ласло Тотом.

— Во-первых, я еще не принял вашего алиби, — Пруэнса все еще выглядел сердитым, приход посетительницы притона выбил его из колеи. — Во-вторых, с Тотом работает другой следователь. Это не слишком торопливый, но грамотный следователь.

— В таком случае я хочу встретиться с вдовой Раубы. Она тоже замешана в этом деле, — сказав это, я вдруг понял, что на самом деле встречаться с Габией не хочу. Замешана? Да не сама ли прекрасная кукольница убила своего мужа? Что я вообще о ней знаю?

Ты бы глазам не поверила, если бы увидела, что моя память, эта плавильня, эта пещь огненная, сделала с тремя женщинами, которых я в нее зашвырнул — прямо как царь вавилонский трех иудейских отроков. Они спеклись в одну женщину, будто три оловянные ложки в слиток!

Каждый раз, пытаясь нащупать тебя в памяти, я натыкаюсь на крепкую руку Габии, пахнущую терпентином, а думая о Габии, вижу ее больной и остриженной, будто Манон в последнем акте оперы — на заставе, по дороге в Гавр, шепчущей Non voglio morire. Думая о Зое, я представляю себе ее ноги мускулистыми и гладкими, как твои, и приписываю ей твою привычку спать, закрывая голову ладонями, будто зимующая травяная лягушка. Выходит, что на деле у меня была одна женщина, да и той толком не было, из вас троих я обладал только Габией, и за это готов искусать себе локти до самых запястий, и это еще не все (знаю, что такого нельзя произносить, но мне уже все равно), иногда мне кажется, что вы — все трое — умерли.

* * *

Чуть вечернею росою осыпается трава

Чешет косу, моет шею чернобровая вдова.

Я так и не понял, куда он потом подевался, этот Зеппо. Не может же быть, чтобы он появился в теткиной жизни, научил ее целоваться и уехал на остров Армона таможенником, чтобы не видеть людей, а видеть только морских звезд, умирающих к вечеру на песке. Она называла его Зе, так же, как я называю своего друга Ли, здесь вообще любят сокращать имена, а мое вот не сокращается, если его сокращать, получится не лузитанское имя, а кудахтанье какое-то. Зеппо приходил к ней на Терейро до Паго, когда приезжал в Лиссабон, он провел с ней целый день, и я ревную к этому дню больше, чем ко всем ее любовникам, офицерам и джентльменам, вместе взятым.

— Он получил мое письмо, — сказала тетка, когда мы шли вдоль Вильняле, покрывшейся за ночь тонким льдом. — Оставшись в доме одна, когда умер Фабиу, я написала письма во все маленькие города побережья, на почту, до востребования. Я же ходила с ним на почту, когда мы жили вместе, и он получал письма до востребования, одно или несколько, иногда из-за границы. Будь это во времена диктатуры, я подумала бы, что он скрывается от ПИДЕ, у него был вид человека, который ждет писем, но не слишком хорошо представляет — от кого.

— Ты так по нему тосковала, несмотря на то, что с тобой обошлись, как с приблудной кошкой?

— Ну и что? Он был из тех людей, что шутят невпопад, говорят непристойности, проливают вино на ковер, могут даже ударить под горячую руку, но вы на них не сердитесь, на них никто не сердится, они — совершенство, и все тут. Однажды мы сидели в открытом кафе, у Зеппо было дурное настроение, и он больно пнул меня ногой по коленке. Этого никто не видел, столик был накрыт просторной скатертью, спускавшейся до полу. Я промолчала, тогда он пнул еще раз, я молча взяла чашку с остывшим кофе и выплеснула ему в лицо. Зеппо засмеялся, утерся салфеткой и сказал, что я первая так сделала, другие девушки делали вид, что ничего не происходит.

— А потом?

— Потом он меня выставил, и я вернулась в столицу — хладнокровной и коротко стриженной. Иногда я думаю, что Зеппо был привратником, посылаемым богами, он открыл мне лиссабонскую дверь и придержал немного, чтобы я успела отдышаться после подъема по крутой лестнице.

— Зачем было искать его спустя столько лет?

— Я написала письма в Альмансил, Тавиру, Сент-Брас де Альпортель и еще сотню рыбацких поселений, я знала, что он не живет в больших городах, знала, что он не любит севера, где провел несколько студенческих лет, и точно знала, что он не может покинуть страну. Хочу с тобой увидеться, написала я, мой муж покончил с собой, моя дочь сходит с ума, мой дом вот-вот отберут за долги, я не справляюсь, Зе, появись, пожалуйста. Я и вправду была в отчаянии и проводила дни в поисках тайника, я знала, что где-то в доме есть сейф, в котором свекровь держала свои украшения, Фабиу говорил, что тоже его искал, но безуспешно.

Спустя две недели Зеппо ответил мне открыткой, написал, что придет в воскресенье, но не написал какого числа, так что я сидела дома несколько воскресений подряд. Однажды утром он позвонил мне из автомата на вокзале Аполлония и спросил, одна ли я дома. Я чуть с ума не сошла от радости, выбежала на улицу в вечернем платье и тапках на босу ногу.

Со стороны Тежу дул мокрый ветер, я стояла на сквозняке, в платье с голой спиной и выглядывала его в переулке, ведущем от вокзала. Когда он, наконец, подошел, я даже говорить не могла, у меня зуб на зуб не попадал. Зеппо не слишком постарел — та же тонкогубая улыбка, победное сияние вздыбленных волос и серые, широко расставленные глаза, похожие на мокрые, обкатанные морем камушки. Я обняла его обеими руками и сразу успокоилась.

Мы провели вместе весь день, а вечером он взялся искать сейф Лидии Брага, обошел весь дом, простукивая стены и полы, снимая картины с крючьев и вытряхивая внутренности шкафов и кассоне. Он и в подвал спустился — разбухший деревянный люк давно не открывали, и его пришлось отжимать монтировкой. Потолок в подвале сильно скошен, и в некоторых местах нужно вставать на четвереньки, Зеппо пришлось передвигаться там с фонариком, потому что ни одна лампочка в доме не горела, мы жили при свечах, а еду готовили на походной газовой плитке с красным баллоном.