Дэвид подошел к столу и, нагнувшись, стал бить методично стволом пистолета по линзам и окулярам всех четырех стоявших в ряд микроскопов, чтобы надолго вывести их из строя. Покончив с этим, он принялся искать лабораторный чемодан – один тех, в которых хранится оптика. Он должен быть здесь! Где то тут!

Чемоданчик оказался на полу под столом. Сполдинг извлек его оттуда босой ногой и наклонился, чтобы открыть запор.

В чемодане так же, как и в стальном ящике, находились поддоны, но на этот раз в них лежали небольшие круглые коробочки, в которых содержались линзы.

Сполдинг перевернул чемодан. Дюжины коробочек с линзами высыпались на пол. Схватив торопливо первый попавшийся под руку белый стул, он начал давить его ножками валявшиеся на полу предметы, превращая оптические линзы в груду никому не нужного стекла.

Всего, что хотел бы, он не смог уничтожить, но ущерб, нанесенный им этой импровизированной лаборатории, был и так достаточно велик. Во всяком случае, у него были все основания полагать, что о возобновлении в ней работ в течение ближайших сорока восьми часов не может быть и речи.

Продолжая держать ученых под прицелом, Дэвид прислушался, не раздастся ли где-либо подозрительный звук.

И он услышал его, этот звук! Седьмое чувство в тот же миг предупредило Дэвида о нависшей над ним смертельной опасности. А инстинкт подсказал ему, что если он не отскочит в сторону, то погибнет.

Сполдинг отпрыгнул резко вправо и, прикрывая голову рукой, бросился на пол. Штык карабина, пущенный меткой рукой в то самое место, где всего лишь какую-то долю секунды назад находилась его шея, рассек со свистом воздух, но в цель так и не попал.

Надо же сделать такое – оставить проклятый штык на полу! Взять и отбросить в сторону это смертоносное оружие! Чтобы охранник, очнувшись, смог завладеть им!

Сполдинг налетел на стоявшего на коленях нациста и с такой силой ударил его об пол, что по голове незадачливого охранника побежала тоненькими струйками алая кровь. Все это произошло столь стремительно, что немец успел испустить лишь один-единственный вопль.

Но и этого, одного-единственного, вопля оказалось достаточно, чтобы поставить Дэвида в более чем сложное положение.

– Что там у вас? – послышался голос снаружи, со стороны грузового люка, расположенного в двадцати футах от надстройки. – Генрих, ты звал меня?

На раздумья не было ни секунды.

Дэвид ринулся к стальной двери и, распахнув ее, юркнул за угол. Добравшись до планшира, он увидел охранника. Тот также заметил его и, вскинув винтовку, открыл огонь.

Сполдинг выстрелил в ответ. И тут же почувствовал, что ранен. Пуля нациста задела его живот. Дэвид ощутил, как кровь медленно потекла вниз под брюки.

Перемахнув через бортовое ограждение, он бросился в воду. До него доносились из каюты чьи-то истеричные вопли, а вслед за тем он услышал и крики, огласившие причал.

Ему вновь пришлось рассекать руками грязные, покрытые слизью воды Рио-де-Ла-Платы. Но это все – мелочь. Главное – не терять головы. А потерять ее было отчего. В самом деле, где сейчас он находится? Где же, о Боже? И куда плывет?

Крики между тем становились все громче. Лучи прожекторов лихорадочно обшаривали палубу траулера и рыскали по акватории гавани. Слыша отчетливо, как кто-то орет во всю глотку по радио, он понимал, что так могут кричать только перепуганные насмерть люди. Но дальше взаимных обвинений и упреков дело у них не шло. В долетавших до Дэвида голосах ощущались растерянность и беспомощность. Судя по всему, на берегу не знали, что предпринять.

Внезапно он догадался: у охранников не было катеров! В противном случае от причала давно уже отошли бы эти быстроходные маломерные суда, оснащенные прожекторами и тяжелыми пулеметами, что означало бы для него неизбежный конец.

Как ни удивительно это, но в их распоряжении не оказалось ни единого катера. Ни одного!

Дэвид чуть не рассмеялся: они так засекретили операцию в Очо-Кале, что не подпустили к причалу этой, закрытой фактически, зоны ни одну даже утлую лодчонку какого-нибудь рыбака!

Спеша добраться до берега, он то и дело, насколько хватало дыхания, погружал голову в воду.

Траулер и не перестававшие голосить охранники Райнемана – Альтмюллера постепенно растворялись во мраке, окутавшем гавань.

Вытаскивая из воды голову, чтобы захватить воздух, Сполдинг всякий раз напряженно вглядывался в даль, моля Бога, чтобы тот направлял его куда надо.

Дэвид чувствовал, что смертельно устал. Но расслабляться было нельзя. Он не мог позволить себе такое! В столь ответственный момент!

У него ведь улики! Улики против организаторов «Тортугаса»!

Внезапно он заметил впереди, совсем неподалеку, торчавшие из воды сваи. До них оставалось всего лишь двести или триста ярдов. Значит, он, не сбившись с пути, все это время плыл в нужном направлении. Да-да, все... именно так!

Сполдинг почувствовал какое-то движение в воде вокруг себя. И тут же разглядел змеевидные тела морских угрей. Те, кто посмелее, начали тыкаться мордами о его тело. Как понял он, их влекла к себе сочившаяся из его ран кровь. Стая чудовищного размера червеобразных тварей приумножалась у него на глазах за счет приплывавших на запах крови все новых и новых прожорливых хищников.

Дэвид, с трудом сдерживая крик, бил их, толкал, ударял что было сил по воде. Руки то и дело касались скользких тел обитавших в гавани этих подобий гигантских змей. В глазах замелькали искры и замельтешили какие-то полосы желтого и белого цвета, в голове стучало, и, хотя он находился в воде, в горле у него пересохло.

Когда ему уже стало казаться, что он, не выдержав, вот-вот закричит, он почувствовал, как кто-то схватил его за руку и, не тратя зря времени, потащил из воды. Сполдинг, пребывая все еще в полушоковом состоянии, услышал как бы со стороны некие гортанные звуки, исторгавшиеся его же собственным горлом и выражавшие непреодолимый страх. А потом, взглянув вниз, он увидел, что ноги его волочатся беспомощно вверх по ступеням, в то время как в воде, у самой лестницы, продолжают кружить как ни в чем не бывало мерзкие твари.

Эжен Леон тащил его – тащил! – к автомобилю военно-морских сил. Это Дэвид ясно понял. Когда же физик начал затем укладывать его осторожно на заднее сиденье, он уже мало что сознавал – если вообще сознавал хоть что-то.

Уложив Сполдинга, Леон и сам влез в машину. Дэвид почувствовал, но как-то отстраненно, словно это был не он, что его бьют по щекам. Сперва – просто сильно. Потом – еще сильнее.

Пощечины следовали одна за другой. С разными интервалами, но всегда неизменно болезненные.

К Дэвиду начала возвращаться чувствительность. От чего ему, впрочем, не стало легче.

Они же никогда не прекратятся сами, эти пощечины! И ему тут ничего не изменить. Он не в состоянии положить конец экзекуции, которой подвергался неизвестно за что. Не в силах помешать изможденному, еле живому, лишенному голоса Леону бить его по щекам.