достал со своим нытьем о ней! Власта то, Власта сё, мы ходили туда, мы под луной звёзды смотрели, — Войцех передразнивает ожесточенно, выплевывает с ненавистью. — Придурок. И Владислав твой придурок. Он решил оставить город под землей, написал Рацеку, что от него одни беды. Счастья город из серебра никому, видите ли, не приносит. Дочь же он в состоянии обеспечить приданным и сам.

И обеспечил.

И почти стыдно, что плохо я про него думала.

— А камень? — я ищу последний пазл, тот самый, которого мне не хватает до боли. — Откуда ты узнал, что он в городе?

Не из дневника.

Про подарок Яна и тайник Альжбета написала почти в самом конце, в той части, которую ни Войцех, ни Герберт, кажется, не перевели. Прочти они дневник сами и до последней строчки, я бы сейчас не понадобилась.

Так ведь, да?

— Я вырос в Либерце, наследница, — Войцех отвечает негромко, пугающе скучным тоном, от которого меня трясет.

От его голоса, стука воды и холода.

И ещё от той ледяной воды, что под ногами.

Она появляется незаметно, собирается в лужи, что растекаются, а после поднимаются до щиколоток. Наливается тяжестью подол платья, который свободной рукой подбирать приходится, поднимать бесполезно и поздно.

И сколько метров земли над нами я думать не стану.

— Всю жизнь я слушал истории про камень Вальберштайнов и город из серебра. Две легенды, два сокровища. Две горошины на ложке всё-таки бывают, наследница, — он заявляет исступленно, и невидимые иглы в позвоночник от его тона впиваются. — Я ведь на историка отучился, вернулся в родной город, устроился в музей. Кто бы знал, как много там можно найти… Я вот письмо Вальберштайна нашёл. Сыну. В Перштейнец.

О том, что мать, не дождавшись его, Яна, приезда, умерла.

А решение, о котором сообщил в предыдущем письме Ян, отдать семейную ценность не принадлежащей роду девице невозможно, он запрещает, как отец и глава рода.

— И ты решил, что Ян подарил камень Альжбете.

— Да.

— Камень, за который человек может убить, который может украсть сердце и ради которого можно безрассудно любить, — Алехандро произносит тихо.

Но оглушительно.

Он повторяет слова, которые я читала, которые… я слышала. Кажется, слишком давно и невзаправду слышала, а потому забыла.

Теперь же вспомнила, потому что точно таким же голосом мне их говорили, с такой же интонацией и тоской.

— Дон Диего…

— Войцеху рассказывали о городе, а мне о камне, Квета, — Алехандро поясняет сам, отвечает на вопрос, который сформулировать нормально я не могу. — Мой старик часто повторял эту фразу, он говорил, что в этом мире был когда-то Великий Падпараджи, легендарный Падпараджи из затерянного княжества в медно-красных землях. Одно время я, правда, думал его найти, но потом это стало чем-то вроде Атлантиды.

О которой знают все, однако вот ищут единицы.

И потому искать камень Алехандро не стал.

А потом?

Что случилось-изменилось?

— Однажды мне написал, а после позвонил и предложил встречу Войцех, — он отвечает на мой вопрос, который из разрозненных мыслей я всё же собираю, задаю. — Он рассказал, что Великий Падпараджи, о котором так часто любит упоминать мой дед, существует. И он даже знает, где конкретно находится камень.

Я теперь тоже знаю.

И останавливаюсь, чтобы к ним развернуться.

Мы пришли.

Дверь справа от нас.

Она из дерева, того, что морёное, окованное в железо и крепкое. Неприметная, и в полумраке потому теряется, почти сливается со стеной. И выдает её только засов, что громоздкий и тяжелый, обыкновенный.

— Мы не хотели никого убивать, наследница, — Войцех шагает ко мне, подходит, чтобы прядь волос мне за ухо бережно убрать, улыбнуться. — Мы просто хотели найти город. Понимаешь? Он мне снится. Каждую ночь. Чёртов город.

Он сообщает вкрадчиво и шёпотом, опаляет тёплым дыханием, от которого моё собственное перехватывается. И отступить, побежать, пускай и вперёд, во тьму, мне хочется.

Порывается, но я остаюсь стоять.

Смотреть на него.

— Мои предки неудачники, мой отец неудачник. Они все только говорили, хранили письма, рассказывали. Из поколения в поколение, как сказку. На ночь. Только рассказывали. И не искали, никто не искал его. А я искал. И нашёл.

— Дверь, — я выталкиваю из себя непослушными губами, не заикаюсь даже, пусть и хочется, пусть и держаться получается уже на чистом упрямстве, которое у меня семейное, от Рожмильтов. — Мне не открыть.

— Я вижу, — он покачивает головой.

Вверх-вниз.

Как китайский болванчик, как жуткий китайский болванчик, который, давая снова задышать, отступает сам.

— Войцех, — Алехандро выдыхает шумно.

И натужно.

И засов он тянет бесполезно.

Тот не сдвигается, кажется припаянным намертво. И мелькает почти злорадная мысль, что дверь им не открыть, не войти, но… чёртов засов лязгает. Отъезжает по миллиметру и неохотно в сторону.

А Войцех толкает дверь.

Ругается, поскольку она не поддается, и наваливаться на старое дерево им приходится вдвоем. Вышибать, стучась о неё плечами, всем телом раз за разом, пока на темноту, из которой мы пришли, я поглядываю.

Думаю, что побежать можно.

Можно попытаться, но… нет, не сейчас. Я не успею, они заметят быстро и ещё быстрее догонят, ударят или сразу выстрелят. И проверять, что конкретно сделают, у меня не хватает смелости, поэтому стоять на месте, ловя предупреждающий, словно читающий, взгляд Войцеха, я продолжаю.

Только закусываю по старой привычке нижнюю губу.

И от боли сразу шиплю.

А дверь, вторя мне, протяжно скрежещет, приоткрывается медленно, проваливаясь внутрь, откуда ещё больший холод выползает.

Он сковывает.

Перехватывает дыхание.

Или не от холода это, а… страха.

И ещё от отдающего трепетом волнения, неправильного любопытства, которое несмотря ни на что вспыхивает где-то под сердцем.

Город.

Серебряный город, который Альжбета называла мечтой.

Он в паре метрах, шагах от меня.

Какой он?

…желание целого императора Священной империи, подарок одного отца и игрушка одного любимого всеми ребёнка…

— Дамы вперёд, — Войцех предлагает учтиво.

Издевательски.

Отходит в сторону, пропуская меня, когда щель становится достаточной, чтобы пройти всем. И руками приглашающий жест он изображает.

И… и он меня не убьет, не в эту минуту.

Рано бояться.

Ему ещё нужен камень, что спрятан в большом городе, в одном из многих домов, в тайнике, о котором они ничего не знают, а поэтому я пока нужна. Меня не запрут в этой комнате, оставляя умирать долго и медленно, не сейчас. Мне не выстрелят в спину, пока. Меня не сожрут чудовища из темноты и детских страхов.

Там, за открытой наполовину дверью, только город.

И надо взять себя в руки.

Даже если эти самые руки