касается сходственных отношений отдельных наук между собою. Это – то, что известно под именем «классификации наук», соединение сходного в науках в одно и распределение различного в них в особое. Основывается это различение или на различии методов, с помощью которых приобретены знания, или на различии предметов, о которых приобретены знания. Так явились деления наук на опытные и умозрительные, или на синтетические и аналитические, или на дедуктивные и индуктивные; или еще (по предметам познаваемым) – на физические, математические, гуманные, филологические, естественные и пр. Оба эти деления неудобны и, хотя справедливы – потому что отчего же и не делить так науки, и вообще, что значит несправедливо распределить что-либо? – однако не соответствуют как-то природе науки. Первое деление – по методам – неудобно потому, что ни опыт не может совершенно обойтись без умозрения, ни умозрение не должно избегать опыта, и вообще едва ли какая отрасль понимания, если взять ее от первых оснований и до последних вершин, может быть выполнена каким-либо одним исключительно методом. Но если, таким образом, трудно найти науку, которая бы легко подходила под это деление, то зато очень легко найти, и не одну, а многие науки, которые уже никак не могут быть подведены под него. Таковы все науки с несомненно смешанным характером метода, напр. механика, астрономия, физика, где опыт нисколько не перевешивает умозрения (математическая сторона) и умозрение нисколько не перевешивает опыта; или политика, где есть и описание (строя политических форм), и повествование (об их происхождении), и рассуждение. Спрашивается, куда отнесем мы все эти науки, если в основу деления примем метод? Второе деление – по объектам познаваемым – неудобно потому, что здесь для правильного соединения и разделения наук в группы необходимо уже предварительное знание их содержания, которое едва ли возможно приобрести, когда они совершенно неразделены; т. е. здесь для того, чтобы совершить классификацию, нужно, чтобы она уже предварительно существовала; но как же произвести тогда первую классификацию? Поэтому истинное деление, в смысле соответствия природе науки, мы думаем, есть одно. Это – то, в котором за основание принято распадение понимания на познающее, познавание и познаваемое; и далее, распадение последнего – также по элементам понимания – на учение о существовании, о сущности, о свойствах, о причине, о цели, о сходстве и различии и о числе; и, наконец, распадение каждого из этих учений на общую теорию, в которой определяется, во-первых, что такое познаваемая сторона бытия и, во-вторых, каковы ее отношения к другим его сторонам, и на две частные формы: на проявление этой общей стороны бытия в единичных вещах и группах их (роды и виды) и в том целом, которое содержит в себе все вещи (Космос).

Наконец, в учении о числе науки следует определить, есть ли одна наука или многие. Вопрос этот без затруднения и несомненно разрешается в пользу первого из двух возможных предположений. И в самом деле, если б науки были многие, а не одна, то тогда сверх каждой отдельной не было бы другой, по отношению к которой она есть часть. Между тем таких наук нет. Какую бы мы ни взяли между ними, непременно она окажется только ветвью другой науки, более общей, пока все они не сольются в одно высшее – в Понимание, ни над которым, ни вне которого нет уже никакого познания и ни одной истины.

III. В искусстве форма, исходящая из духа, является как очертание; а то, что дано природою, входит в эту форму или как вещество, или как его явление. При этом в трех видах искусства – в живописи, скульптуре и архитектуре – очертание является пространственным, в музыке – временным и в поэзии – соединенным из того и другого.

В архитектуре — самом простом и, как кажется, самом древнем из искусств – это пространственное очертание является в форме линии или соединения линий. В ней то, что между линиями или вне их, есть физически необходимое, без чего нельзя было бы появиться линиям, но ничего не выражающее, – есть незначущее, на что опирается значущее; также и то, из чего состоят линии, не имеет значения. Поэтому здания с одинаковым искусством построенные из дерева, кирпича или мрамора, одинаковы как произведения искусства и равноценны как таковые. Линии из всех видов очертания отличаются наибольшею общностью; а с тем вместе и архитектура, через них действующая, выражает и пробуждает ту общую форму чувства, которую мы назвали ранее настроением[21]. Этим объясняется, что архитектура имеет стили, как тожество в замысле и в духе в течение многих веков и на большом пространстве: из всех видов чувства только настроения имеют настолько общий характер, что они овладевают целыми народами и нередко не исчезают в течение всей их исторической жизни. Стиль именно и есть внешняя, выраженная в линиях форма настроения (в его самом общем виде), которое яснее, чем другими, испытывается зодчим, но присуще не ему одному, но всему народу, к которому он принадлежит, и целой эпохе, в которой он живет. Поэтому стили изменяются с изменением исторических настроений, и у народов неодинаково настроенных бывают различные. Вот почему про архитектуру можно сказать, что, тогда как другие искусства творит человек, она, и создаваясь, исходит и, созданная, влияет на народ и ему всему принадлежит всецело. Отсюда безымянность отдельных произведений зодчества и, сравнительно с другими родами искусства, малое значение каждого в отдельности произведения в ряду всех прочих. Отсюда же низшее значение этого вида искусства сравнительно с другими образными искусствами: в нем не проступила еще личность человека, оно лишено индивидуальности. Но в замен этого архитектуре присущи величие и сила, – то особенное величие и та особенная сила, которая тайно чувствуется в массах как в множестве человеческих существ и в истории – как в жизни рядов поколений. Перед этою силою, как бы ни велики были силы гения, они кажутся бледными и слабыми, хотя, быть может, и более прекрасными. В зодчестве и зодчеством живут народы, в прочих искусствах – человек.

В живописи пространственное очертание, исходящее из духа, является не под формою линии, но под формою плоскости. И так как она одна, всюду тожественная себе, а чувство, выражаемое искусством, разнообразно, то в живописи существенными пособиями привходят элементы других образных искусств, архитектуры и скульптуры – линия и контур, которые разнообразны. Самое же основание ее – плоскость – настолько нисходит и затемняется ими, что является лишь тем, к чему приспособляется привходящее и на чем укрепляется оно. Отсюда значение рисунка в живописи как линейного очертания и перспективы