Благодаря урегулированию франко-испанских разногласий дож Джироламо Приули, старший брат Лоренцо, сменивший его в ноябре 1559 года, обнаружил, что многие из постоянных проблем внешней политики, которые испытывала республика, исчезли. Но, однако, не все. Осталась Османская империя, как всегда, в качестве долговременной угрозы; к счастью, Сулейман был серьезно озабочен внутренней гражданской войной, вызванной несогласием среди его сыновей по поводу возможного наследования, в то время как большая часть его флота была целиком занята тем, чтобы не дать португальцам упрочить свое положение на берегах Красного моря и Персидского залива. Так что в течение некоторого времени он вряд ли причинил бы Венеции какие-либо большие неприятности. Более серьезной проблемой на ближайшее время являлись пираты-ускоки, неоднородное, но очень беспокойное сообщество, в значительной степени — но не полностью — состоящее из христиан, бежавших от наступления турок, которые обосновались на Сенье (теперь Сенж) и в других местах на далматском побережье и посвятили себя традиционному занятию обитателей этих мест.[253] Как станет известно читателям этой истории, проблема была не нова; нападения пиратов, чьи базы находились на многочисленных островах и в укромных бухтах у восточных берегов Адриатики, угрожали грабежом и смертью венецианским купцам на протяжении почти всего периода существования республики. С ускоками, однако, была дополнительная трудность, которая заключалась в том, что такие пиратские набеги вызывали ярость турок, которые после каждого нападения ускоков на их корабли подавали официальные жалобы Венеции, указывая, что как держава, претендующая на господство в Адриатическом море, Венеция обязана обеспечивать там безопасность. Вывод из этого заявления не уточнялся, но последствия для синьории были достаточно ясны. Поскольку Далмация была теперь территорией империи и преступники формально являлись имперскими подданными, Венеция, в свою очередь, могла предъявить еще более настойчивые претензии Фердинанду, чтобы он принял эффективные меры против пиратов; но несмотря на повторяющиеся обещания, он ничего не делал, и ускоки оставались постоянной занозой в теле республики в течение многих лет.

Третьей проблемой, хотя и меньшего масштаба, являлась Реформация. Ее учения продолжали распространяться, и с ними по большей части Европы распространялись гонения и сожжения на кострах тех, кто, католик ли, протестант ли, имел несчастье оказаться в несогласном меньшинстве. К явлениям такого рода венецианцы всегда испытывали инстинктивное отвращение. Как подобало самому космополитическому городу Европы, Венеция гордилась давней традицией терпимости — не считая высших соображений, ее граждане понимали, что иное отношение губительно для торговли — и теперь еще больше, чем когда-либо, была полна решимости эту традицию сохранить. Однако необходимо было также сохранить собственную свободу действий в вопросах веры, а также, насколько это возможно, хорошие отношения с папой и стараться не давать ему ненужных оснований для тревоги. Поэтому, когда преемник Павла, Пий IV, возобновил Тридентский собор в январе 1563 года, Венеция — уже не так оглядываясь на империю, как во время предыдущих заседаний собора — показала себя настолько полезной и благожелательной, что когда в конце года собор окончательно завершился, благодарный папа подарил республике палаццо Сан-Марко в Риме в качестве постоянного посольства и резиденции кардинала Сан-Марко, который всегда был венецианцем.[254]

Тридентский собор был первым четким ответом Реформации со стороны Римской церкви. Он определил основные католические доктрины, тщательно отделив их от других теологических вопросов, которые считались допустимой темой для дискуссий; он оказал сдерживающее влияние на крайних реакционеров; а также собор ввел множество реформ, которые были срочно необходимы и многие из которых надолго запоздали. Но для Венеции не менее важным было и то, что собор оставил незавершенным, и хотя бы отчасти она несет за это ответственность.

Подтверждая общую верховную власть церкви над христианством, собор не оспорил публично право суверенных государств применять свои собственные законы как в религиозных, так и в светских делах. Таким образом, когда в январе 1564 года постановления и решения Тридентского собора были напечатаны и обнародованы — венецианцем Паоло Мануцио, третьим сыном Альда, которого папа Пий в 1561 году уговорил основать в Риме папскую типографию, — власти республики испытывали удовлетворение.

В то время Венеция была в мире с турками уже почти четверть века — двадцать пять лет, в течение которых у нее была возможность восстановить свои финансы, построить флот и воздвигнуть еще больше великолепных памятников, чтобы изумлять и друзей, и врагов. Однако она хорошо знала, что этот мир не может длиться бесконечно. Сулейман Великолепный был еще не достаточно удовлетворен своими завоеваниями. Правда, недавно внутренние события отняли большую часть его внимания; но с 1559 года активность турецкого флота в Средиземном море заметно — и угрожающе — возросла, и хотя большая его часть была сосредоточена у побережья Северной Африки и, таким образом, находилась вне сферы непосредственных интересов республики, тем не менее флот находился достаточно близко, чтобы вызвать ее опасения. Великий Хайреддин Барбаросса, при упоминании имени которого все морские государства Европы когда-то трепетали, умер — но успел незадолго до своей смерти разграбить и ненадолго захватить Ниццу и дерзко расположить свой флот зимовать в Тулоне. Его славу унаследовал другой корсарский капитан, Торгуд Раис, известный большинству христиан как Драгут, который не однажды уже доказал, что более чем достоин такой славы — отбив Триполи у рыцарей Святого Иоанна в 1551 году и еще через девять лет наголову разбив испанский флот, посланный Филиппом II против него.

Кто знает, возможно, благодаря этим двум победам Сулейман решил начать крупное наступление на Мальту с целью вытеснить рыцарей с острова, подобно тому как около сорока лет назад он вытеснил их с Родоса. У него не было оснований считать, что эта военная операция окажется труднее, чем предыдущая. Пусть Мальта обладала одной из самых замечательных естественных гаваней в мире, но она не являлась природной крепостью, и рыцари могли надеяться только на свои собственные рукотворные укрепления. К тому же их запасы были очень скудны. По сравнению с цветущим и плодородным Родосом почти пустынный остров Мальта, скалистый и безлесный, без рек и озер, был явно не способен выдержать длительную осаду в течение длинного, засушливого лета.