Снова молчание. Танкред сидел, опустив голову и молитвенно сложив руки.

– Однако же успокой свою душу, – заговорил священник более теплым тоном, – ибо сегодня ты сделал главный шаг: ты понял, что впал в ересь и пошел по пути греха. Тебе еще потребуется время, чтобы завесы ослепления полностью разошлись, но повторяю тебе: сегодня ты осознал свои заблуждения, а это самое главное.

– Да, отец мой.

– Повторяй за мною, сын мой: Mea culpa, mea maxima culpa. О Господь мой, читающий в моем сердце, припадаю к Тебе в покаянии. Сожалею о своих ошибках и в будущем отвергаю всякий грех и всякое постыдное действо. Mea culpa, mea maxima culpa, в Тебе моя сила и опора, и я буду бдеть, дабы не совершить новых прегрешений. Но славить буду Тебя всякий час с чистым сердцем. Mea culpa, mea maxima culpa.

Танкред слово в слово повторял все, ударяя себя правым кулаком в грудь.

– А теперь ступай с миром и не забывай: тот, кто не следует за шагами пастыря, рано или поздно всегда низвергается в пропасть. Ты Miles Christi, твой священный долг – служить Господу, и никому другому. А главное – не твоей гордыне. В епитимью будешь читать девять раз в день на протяжении девяти дней «Отче наш».

– Да, отец мой.

– А еще, – несколько заученно добавил кюре, – очень важно, чтобы ты старался укреплять свою веру, а не подвергать ее сомнению. Вера, сын мой, – это не концепция. Ее нельзя ни взвесить, ни измерить. Ты не найдешь в ней никакой логики, никакого конкретного смысла. Тщетно пытаться понять ее, ибо она предваряет разум. Вера есть убежденность в будущем, она и твоя надежда, и твое упование. Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом[88]. Если ты поддерживаешь ее и холишь, она потечет в твоих венах, как огонь в вулкане, она будет оживлять тебя каждое утро и ежедневно давать тебе силы принимать свою судьбу. Вера в Господа, сын мой, – это всё.

Танкред услышал шум в кабинке священника и понял, что тот поднялся, собираясь удалиться.

– Вы… вы не дадите мне отпущения, отец мой?

Человек остановился. Сквозь зарешеченную перегородку Танкред угадывал его силуэт. Тот стоял, немного склонившись вперед: потолок был низким, а человек высоким.

– Не уверен, могу ли я… – начал он с сомнением.

Танкред понял, что кюре в конце концов догадался, с кем он общается, и, возможно, боится совершить ложный шаг, ступив на территорию Петра Пустынника. В конце концов, если глава крестового похода наложил на этого человека наказание, не дело простого священника тут же давать ему отпущение. Танкред с тяжелым сердцем уже готов был выйти из исповедальни, так и не освободившись от грехов, когда человек за перегородкой глубоко вздохнул и произнес:

– Ego te absolvo, mi fili[89].

И, не дожидаясь ответа, вышел из кабинки, хлопнув дверцей.

Оставшись один в полутьме, Танкред несколько долгих минут не шевелился, перебирая в голове все, что сказал ему суровый кюре. Принесла ли ему эта исповедь желанное облегчение, которое должна бы? Нет, он по-прежнему испытывал ту же глубокую печаль, что и придя сюда. Однако поступок кюре, который все же дал ему отпущение, вернул ему и проблеск надежды. Может, еще не все потеряно? Может, если он вновь будет стараться не сворачивать с пути добродетели, вера возродится в нем и он вернет себе душевный покой?

* * *

Терпеливо дожидаясь Танкреда, я устроился на краю нависавшей над Центральной аллеей палубы L, облокотясь на идущий вдоль нее стеклянный парапет. Рассеянно разглядывая бесчисленных прохожих, суетящихся сорока метрами ниже, я вдруг поймал себя на мысли, что мог бы перегнуться еще немного, нырнуть в пустоту, а потом оттолкнуться и устремиться вперед, но тотчас напомнил себе, что я не в Инфокосме. Перемещения в искусственном мире Нод-2 были настолько эффективны, настолько естественны, что я часто сожалел о невозможности применить их в реальности.

Краем глаза я заметил, что ко мне кто-то приближается. Появился Танкред. Я выпрямился, чтобы поприветствовать его, и с улыбкой протянул руку:

– Здравствуй, Танкред.

Даже если в тот момент мне и в голову не могло прийти, чем обернется эта встреча, я сразу понял, что дело неладно, потому что он не стал пожимать мне руку и холодно ответил:

– Ты хотел меня видеть?

Удивленный – и задетый – его поведением, я опустил по-дурацки повисшую в воздухе руку и заговорил, сделав вид, что не заметил скрытой враждебности его тона:

– Да, я хотел поблагодарить тебя за то, что ты сделал вчера вечером, когда вмешался и помог двум бесшипникам.

– Я бы сделал то же самое для любого другого, – резко ответил он.

– Верю, но я их хорошо знаю; и если бы ты им не помог, вполне вероятно, сейчас они были бы мертвы. Кому есть дело до двух нулевиков, которых поздно вечером прикончили под служебной лестницей!

Беспокойный взгляд, которым смотрел на меня Танкред с самого своего прихода, вдруг стал совсем мрачным.

– Это навлекло на меня серьезные неприятности…

– Да, мне сообщили, – ответил я, стараясь не выдать своего волнения: я чувствовал в голосе друга жуткое напряжение. – Поэтому я и хотел выразить всю нашу благодарность, ты стал для этих людей героем…

Похоже, Танкред уже давно сдерживался, но тут взорвался:

– Обойдусь я без твоей благодарности, как и всех насильно мобилизованных! Я вовсе не желаю быть для них героем, как, впрочем, не желаю больше с тобой общаться!

Если кое-кто из прохожих и бросил на нас удивленный взгляд, мне было плевать. Удар, нанесенный мне Танкредом, был столь же жестоким, сколь и неожиданным. Ярость, сквозящая в его словах, ошеломила меня и сбила с толку. Что могло случиться, чтобы этот человек, которого я за последние месяцы научился ценить, одной-единственной фразой без колебаний вычеркнул меня из своей жизни?

– Но… почему ты так говоришь? – залепетал я. – Что случилось?

Танкред, очевидно, осознал, что его колбасит, потому что развернулся к Центральной аллее и ухватился за парапет, как вцепляются в борт судна, раскачиваемого бушующим морем.

– Думаю, в последние годы я сбился с пути и наделал много ошибок. Теперь я должен постараться их исправить.

– И для начала прекратить общаться с бесшипниками? Якшаться с насильно мобилизованными было одной из ошибок, о которых ты говоришь? А куда делись твои идеалы, Танкред, твой независимый дух?

– Мои идеалы, мой независимый дух?! – рявкнул он. – Вместо того чтобы, как я надеялся, принести душевное спокойствие, все это только навредило мне и причинило зло. Все эти очень независимые штучки, которые я проделывал, в конечном счете имели одну цель: питать мою гордыню. Я только тем и занимался, что строил иллюзии на этот счет!