Майлз безуспешно пытался вспомнить, когда он в последний раз ездил в спортивном автомобиле. Мотор под ногами урчал, как зверь в клетке. Шарлин однажды призналась, что считает этот звук сексуальным. Следовательно, спорткар не такая уж блажь. Выехав с территории фабрики, Минти поставил “камаро” на тормоз и отправился закрывать и запирать ворота. Как и предсказывала миссис Уайтинг, ему пришлось повозиться, и Майлз слышал, как он материт замок.

– Не надо было тебе сюда возвращаться, приятель, – сказал Джимми Минти, снова усевшись в автомобиль. – Твоя мать была права на этот счет. Никогда не забуду, как она кричала на тебя. Похоже, это я и хотел тебе сказать, прежде чем все закрутилось. – Под этим “всем” Джимми, предположительно, имел в виду события, случившиеся с тех пор, как в минувшем сентябре он обнаружил Майлза, припарковавшегося напротив дома, где он вырос. – Мне было реально плохо, когда я слышал, как она кричала на тебя. И говорила всякое, когда умирала, а ты просто пытался ей помочь.

Майлз закрыл глаза и услышал ее – ни память об этом, ни ужас до сих пор не потускнели. Уезжай, Майлз. Ты убиваешь меня. Неужели ты не понимаешь? Ты здесь, и это убивает меня. Убивает.

– Тебе, конечно, было плевать, как я себя чувствовал, – добавил полицейский.

– Окажи мне услугу, Джимми, – попросил Майлз, когда они, сбавив скорость, выехали на Имперскую авеню.

– Ладно. – Всем своим видом Джимми демонстрировал, что, хотя его непрерывно и жестоко третируют, он не из тех людей, кто откажет в услуге, если его вежливо попросят.

– Скажи моему брату, пусть позаботится о том, чтобы Тик добралась до Бостона в воскресенье.

Обещание, данное дочери, вылетело у него из головы, а помни он о Бостоне, возможно, его бы не занесло на этот крайне неверный путь. Лишь несколько минут назад он думал, что у него еще будет время раскаяться, но потом, позже. До чего же быстро наступило это “позже”.

За синим столом настроение блюзовое. Связано ли это, размышляет Тик, по крайней мере косвенно, с продолжительным отсутствием Джона Восса, хотя когда он тут сидел, то больше отсутствовал, чем присутствовал? Даже Кэндис, которая обычно, можете быть уверены, рта не закроет от звонка до звонка, и та сегодня притихла. Но воображение Тик занято не молчанием соседки, с этим ей все ясно, ее интригует другое: как все работает в этой жизни, а точнее, ход событий – быстрый он или медленный. Недавно она узнала, что целый мир может измениться в одно мгновение, если верить ощущениям, но Тик подозревает, что мгновенность на самом деле иллюзорна.

Взять Кэндис, к примеру. Подружились они вчера или их дружба медленно прорастала с сентября? В любом случае это событие застало обеих врасплох. Выражение лица Кэндис – смесь благодарности и оторопи – наглядно доказывало, сколь же она удивилась, обнаружив вчера днем на своем пороге Тик с опухшими глазами. Примерно с месяц Кэндис предлагала Тик как-нибудь прогуляться после уроков вдоль реки, но Тик лишь кривилась в ответ, из чего следовало: прогулке не бывать.

Тик легко нашла дом, где живет Кэндис с матерью и ее нынешним бойфрендом, – трехэтажное здание на Фронт-стрит. Улицу проложили параллельно реке, ниже водопада, и это худший район в Эмпайр Фоллз, заселенный самыми бедными из франко-канадских иммигрантов еще в те времена, когда производство в городе ширилось и крепло. Дома построили только на северной стороне улицы, и с полным на то основанием. В те славные деньки “Имперских текстильных предприятий” растворители и красители сбрасывали прямиком в реку, прихотливо окрашивая берега ниже по течению в красный, зеленый или желтый в зависимости от дня недели и величины выработки. На отлогих берегах образовывались кольца, как на срезе дерева, разве что эти кольца сияли всеми цветами радуги, но по ним можно было узнать, в какой год река поднималась, а в какой мелела. Даже сейчас, пятьдесят лет спустя, только самые цепкие сорняки и кустарники прорастали на южной стороне Фронт-стрит, где кончался асфальт, и периодически эту жесткую поросль выкорчевывали, обнажая там и сям помутневшие фисташковые и лиловые пятна.

В квартиру на втором этаже надо было подняться по шаткой наружной лестнице. Дверь на стук Тик открыла толстуха без лифчика под футболкой и с немытыми волосами; выглядела она слишком молодо, чтобы иметь дочь шестнадцати лет. Когда она распахнула дверь, на Тик повеяло нездоровым горячим воздухом, а за столом у кухонного окна она увидела мужчину, на вид ровесника ее отца, в сетчатой майке без рукавов, угрюмо, сосредоточенно изучавшего рекламу “Уоллмарта” в Фэрхейвене.

– Эй, дебилка! – крикнула женщина через плечо, поздороваться с Тик она не удосужилась. – Кэнди! К тебе гости! – И скрылась в недрах квартиры, предоставив Тик самой решать, входить ей или нет.

Эта ужасная женщина побудила Тик увидеть недавнюю ссору с матерью с совершенно иной точки зрения.

Кэндис выглянула из кухни, и лицо ее посветлело, но тут же потемнело от недоумения и смущения: что привело девушку вроде Кристины Роби в их облезлый, загаженный район? Удивление Кэндис было велико, но не более, чем в сентябре, когда та же девочка записалась на уроки рисования вместе с ней и прочими “дятлами”.

– Привет, – выдавила она извиняющимся тоном.

– Может, нам все-таки прогуляться вдоль реки?

– А то, – опять просияла Кэндис, словно ей сделали предложение, о котором она мечтала всю жизнь.

– Между прочим, – сказала Кэндис, когда они спустились по крутому берегу к реке, – я теперь влюблена в Джастина.

Октябрь выдался сухим, уровень воды понизился, обнажив камни, и девочки, прыгая с одного на другой, оказались почти посередине русла. Поначалу им казалось, что они сумеют допрыгать до другого берега, но Тик обнаружила, что чем дальше, тем больше расстояние между камнями. Да и ветер здесь был колючее, чем у высокого берега, поэтому они сменили направление и двинули вниз по течению к излучине. Там, у извилистой зазубренной береговой линии, будет легче прятаться от ветра.

– Джастин, – сказала Тик, когда они наткнулись на два больших камня и присели отдохнуть. Она улыбнулась, представив их вместе. Тот самый Джастин, что почти весь триместр изводил Кэндис, живописуя, сколь чудовищно втюрился в нее Джон Восс. Вряд ли Кэндис сознает, подозревала Тик, что, перепархивая от мальчика к мальчику – эмоционально, если не физически, – она подражает своей матери.

– Он реально любит меня, – объяснила Кэндис, словно чувства парня были решающим фактором, а ее чувства уже дело десятое.

– А что Зак?

– Похоже, будет драка, когда он выйдет из больницы, – тоном человека, покорного судьбе, ответила Кэндис.

Как ни странно, драки из-за нее не были фантазией Кэндис. На этой неделе в старшей школе – точнее, прямо за оградой – объявился ее бывший парень Бобби из Фэрхейвена, который, по уверениям Кэндис, сидел в тюрьме; он искал Зака, не зная его в лицо и понятия не имея, что парня, которого он намеревался отмутузить, тем утром положили в больницу с заражением раны на голени. Почему-то Зак слишком долго тянул с визитом к врачу и утверждал, что не помнит, где он получил эту рану, скорее всего, на футбольной тренировке. По мнению врача из скорой помощи, рана не походила на футбольную травму, и он немедленно назначил парню антибиотики. Тем не менее температура у Зака отназывалась снижаться, и вчера его не выписали из больницы, хотя доктора пообещали Заку и его отцу, что если температура не взметнется, то они отпустят парня в пятницу, чтобы он беспрепятственно сыграл в субботу в последнем матче сезона на своем поле.