Он крепче прижал к себе женщину в голубом платье, наклонилголову и прошептал ей на ухо:

— Что нам теперь делать?

— Ждать, — защекотал его ухо ответный шепот.

2

Неприятное открытие, заключавшееся в категорическомнежелании маски сниматься с лица, здорово испугало Нормана, но прежде, чемстрах успел перерасти в панику, заметил неподалеку в траве предмет, от видакоторого мысли о маске начисто улетучились из головы. Бегом преодолел небольшоерасстояние и опустился на колени возле этого предмета. Поднял свитер, повертелв руках и со злостью отшвырнул в сторону. Подобрал куртку. Все верно, куртка,которая была на ней. Мотоциклетная куртка. У мальчика есть самокат, и они,по-видимому, совершили прогулку. Она сидела у него за спиной, потираясьпромежностью о его задницу. «Куртка великовата, — отметил он автоматически. —Наверное, дружок одолжил ей одежку на время». Его вывернуло от ярости, и,плюнув в сердцах, он зашвырнул куртку в траву и поднялся во весь рост, дикоозираясь по сторонам.

— Сука, — пробормотал он. — Сучье отродье. Воровка.

— Норман! — донесся из темноты ее крик. И на секунду у негоперехватило дыхание.

«Близко, — подумал он, — святое дерьмо, совсем близко,очевидно, она в этой хижине».

Он оцепенел, застыв в полной неподвижности, ожидая, некрикнет ли она еще раз. Через несколько секунд так и случилось. — Норман! Яздесь, внизу!

Его руки потянулись к маске, но не для того, чтобыпопытаться сорвать ее; в этот раз он нежно погладил резиновую кожу бычьейморды.

— Viva el toro, — буркнул он под маской и пустился вниз посклону холма к развалинам. Ему казалось, что он видит ведущие в том женаправлении следы — примятые или сломанные стебельки высокой травы в техместах, где, возможно, ступала ее нога, — но при тусклом лунном свете трудносудить наверняка.

Затем, словно в подтверждение правильности избранного имкурса, зазвучал ее издевательский, сводящий с ума крик:

— Я зде-е-есь, внизу-у-у-у-у-у-у, Норман!

Как будто она больше не боится его; как будто она не всостоянии дождаться, пока он спустится к ней. Мерзавка!

— Оставайся на месте, Роуз, — произнес он. — Главное, никудане исчезай, слышишь?

Служебный полицейский пистолет все еще торчал из-за поясабрюк, но теперь он не занимал в планах Нормана важного места. Трудно сказать,разрешается ли стрелять в галлюцинациях, а если да, то к каким последствиям этоможет привести, и он отнюдь не горел желанием выяснять это. Он намеренпоговорить со своей бродячей Розой в более интимной обстановке, для которойпистолет является слишком грубой деталью.

— Норман, в маске ты выглядишь настоящим кретином… Я большене боюсь тебя, Норман…

«Все чувства преходящи, стерва, — подумал он, — в чем тыубедишься очень скоро».

— Норман, ты идиот…

Ну да ладно, может, она уже не в здании, вероятно, Роуз ужевыскочила с другой стороны. Какая, впрочем, разница? Ей вздумалось устроить сним бег наперегонки по пересеченной местности? Если она считает, что обгонитего, то ее ждет пренеприятнейший сюрприз. Последний сюрприз в ее жизни.

— Какой же ты дурак… неужели ты действительно думал, чтосумеешь поймать меня? Глупый старый бык!

Он взял немного правее, старясь двигаться тихо, напоминаясебе, что не стоит производить шум, как — ха-ха — бык в посудной лавке.Задержался на минутку перед первой потрескавшейся ступенькой лестницы, ведущейк входу в храм (так вот что это за избушка; все понятно, это храм вроде тех,что фигурируют в греческих мифах, сочиненных праздно шатающимися мужиками всвободное от совокупления, пьянства и войн время), и окинул строениевнимательным взглядом. Вне всякого сомнения, тут давно не ступала ногачеловека, и храм постепенно превращался в руины, однако у него не возниклонеприятного чувства — наоборот, мрачные стены храма показались ему знакомыми,как стены давно забытого родного дома.

— Норррма-а-аннн… ты уже не хочешь поговори-и-и-и-ить сомной?

— Как же, как же, обязательно поговорю, — пробурчал он. —Поговорю, как же, обязательно поговорю с тобой начистоту, падаль.

Краешком глаза он заметил в спутанной высокой траве справаот ступенек какой-то предмет: прячущееся в сорняках большое каменное лицо,глупо уставившееся в ночное небо. Пять шагов привели Нормана к сброшенномуидолу, и секунд десять или больше он смотрел не отрываясь в каменное лицо,проверяя и перепроверяя, действительно ли видит то, что видит. Зрение неподвело. У огромной головы,

валяющейся в траве, было личико дражайшего нормановскогопапочки; слепые глазки сверлили бесстрастный круг луны.

— Эгей, старый хрыч! — произнес он почти нежным тоном. —Ты-то что здесь делаешь?

Каменный папаша промолчал в ответ, зато раздался крик Роуз:

— Норман! Сколько же можно ждать, мать твою? Почему ты такойМЕДЛИТЕЛЬНЫЙ? Норман!

«Ну и язычку научилась она у своих подружек! — заметил бык,с той лишь разницей, что теперь его реплики звучали в голове у Нормана. — Ейповезло, повстречалась с великими людьми, никаких сомнений — они полностьюизменили ее жизнь».

— Сука, — произнес он гортанным дрожащим голосом. — Ах тысука!

Он порывисто отвернулся от каменной рожи, попутно подавляя всебе желание плюнуть в нее, как плюнул на кожаную куртку… или расстегнутьджинсы и помочиться на отцовскую физиономию. Не самое подходящее время для игр.Он поспешил по растрескавшимся ступенькам к темному входу в храм. Каждый раз,когда ступал на камень, молния пронзительной боли обжигала ногу, взметаясь попозвоночнику и отдаваясь в челюсти. Казалось, лишь благодаря маске челюстьдержится на своем месте: от боли хотелось орать. И пожалел о том, что неприхватил с собой лекарства из черно-белого полицейского «чарли-дэвида».

«Как она осмелилась на такой поступок, Норми? — прошепталслабый голос в его сознании. Похоже, вопрос задал отец, хотя Норман не могприпомнить, чтобы тот разговаривал таким неуверенным и обеспокоенным тоном. —Как, черт побери, осмелилась? Что с ней случилось?»

Он помедлил, занеся ногу над верхней ступенькой; все лицосаднило, нижняя челюсть болталась, как незакрепленное автомобильное колесо.

«Не знаю и знать не хочу, — огрызнулся он. — Но я скажу тебеодну вещь, папуля, — если, конечно, это ты, когда я до нее доберусь, то сделаютак, что горько пожалеет о своей безрассудности. Клянусь, пожалеет об этом».

«А ты уверен, что хочешь попробовать?» — не унималсяпризрачный голос, и Норман, уже было двинувшийся вперед, озадаченно остановилсяи склонил голову набок, словно прислушиваясь.