Дворец Дожей с его библиотекой представляет собой внушительный памятник могуществу аристократии. Я видел казематы, где эти негодяи пытали своих жертв. Казематы были трех видов; в одних, примыкающих к зале суда, держали заключенных, которым скоро предстояла казнь. Туда я не мог спуститься, ибо в тот день был Festa434. Другие помещались под крышею дворца, и там страдальцев сжигало до смерти или доводило до безумия жаркое итальянское солнце; третьи, называвшиеся поцци, т. е. колодцы, находились в подземелье и сообщались с верхними посредством потайных ходов; там узников держали иногда по пояс в зловонной воде. Когда в город вошли французы, они нашли в этих темницах только одного старика; он разучился говорить. Но сейчас Венеция, некогда бывшая тираном, являет собою нечто почти столь же мерзкое – рабыню. Как только олигархия узурпировала права народа, Венеция перестала быть свободной и достойной наших сожалений как нация. И все же я думаю, что она никогда не была так унижена, как под французским и особенно австрийским владычеством. Австрийцы отнимают у нее в виде налогов шестьдесят процентов доходов и ставят солдат на постой. Орда немецких солдат, столь же порочных, как венецианцы, и еще более отвратительных, оскорбляет несчастный народ. Пока я не прожил несколько дней среди венецианцев, я не представлял себе, до чего могут дойти алчность, подлость, суеверия, невежество, грубая похоть и все проявления скотства, унижающего человека.

Прошедший месяц мы провели вблизи городка, откуда я посылаю это письмо, на отличной вилле, предоставленной в наше пользование; а сейчас собираемся во Флоренцию, Рим и Неаполь; в последнем мы думаем провести зиму, а весной – вернуться на север. Здесь позади нас высятся Евганейские холмы, менее прекрасные, чем горы в Баньи-ди-Лукка, и Арква, где бережно сохраняют дом Петрарки и его могилу. В конце нашего сада стоит большой готический замок, населенный сейчас одними лишь совами и нетопырями; там жила семья Медичи, прежде чем переселиться во Флоренцию. Перед нами простираются плоские равнины Ломбардии, над которыми всходят и заходят солнце и луна, встает вечерняя звезда и клубятся золотые осенние облака. Но больше всего восторгов я сберегаю для Неаполя.

Я занят сочинением лирической и классической драмы, которую назову «Освобожденный Прометей»; первый акт я уже закончил. Не поищете ли Вы у Цицерона, что сказано о драме Эсхила435 под тем же названием? Кроме того, я прочел Мальтуса436 во французском переводе. Мальтус очень умный человек, и человечество с большой для себя пользой могло бы прислушаться к его наставлениям – если бы только было способно прислушаться к чему-либо, кроме вздора, – но, боже правый! что он хочет сказать иными из своих выводов?

В следующем письме прошу Вас сообщить название судна, с которым Вы отправили мои книги, и все сведения о нем; книги еще не прибыли, и ясно, что мы не сумеем их получить без таких сведений.

Мэри и Клер шлют наилучшие пожелания.

[Подпись отрезана]

Я напишу Вам из Рима или Флоренции – когда, надеюсь, буду в лучшем настроении и смогу сообщить более радостные вести. Видели ли Вы в IV песни прекрасные строфы о нимфе Эгерии?437 А я ни слова не говорил ему о нимфолепсии – надеюсь, Вы мне верите. Надеюсь также, что Вы из чрезмерной деликатности не станете вычеркивать все нимфолептическое.

Взяли ли Ханты наши вещи с Рассел-стрит? Если нет, спросите об этом от моего имени, когда будете в городе. Писать бесполезно. Хант никогда не отвечает на письма. У Хукема остались два тома стихов лорда Байрона, которые надо переплести. Получили ли Вы их? Если нет, напишите ему.

Томасу Лаву Пикоку

Феррара, 6 ноября 1818

Дорогой Пикок!

Мы едем в Неаполь и вчера выехали из Эсте. Дороги здесь на редкость плохи, так что за два дня мы проехали всего 18 и 24 мили; только хорошие лошади смогли вообще тащить по размытой и глинистой дороге экипаж с пятью пассажирами и тяжелым багажом. Дальше, однако, дороги будут хорошие.

Местность плоская, но пересечена полосами леса, оплетенного виноградом, у которого сейчас на широких листьях уже краснеет печать увядания. Там и тут встречаются землепашцы и плуги, бороны или телеги, запряженные молочно-белыми или сизыми быками огромной величины и редкой красоты. Это воистину мог бы быть край Пасифеи438. На одной ферме мне показали в стойлах 63 таких быка, великолепных и очень упитанных.

Фермы в этой части Италии несколько отличаются от английских. Прежде всего дом – он велик и высок, со странными некрашеными ставнями, обычно закрытыми, и выглядит крайне уныло. Но двор и хозяйственные постройки содержатся в отличном порядке. Гумно не имеет навеса; подобно описанному в «Георгиках»439, оно трамбуется обломком колонны, и ни крот, ни жаба, ни муравей не найдут в нем ни единой трещинки, где они могли бы приютиться. В это время года вокруг него навалены кучи листьев и стеблей недавно обмолоченного маиса. Неподалеку громоздятся кучи ярких «цукки», или тыкв, иногда огромных, предназначенных на зимний корм свиньям. По двору разгуливают индюки и другая домашняя птица, а также собаки, которые яростно лают. Работающие здесь люди не выглядят оборванными или голодными, а их угрюмая неучтивость имеет в себе нечто английское, весьма приятное после наглой лживости лощеных горожан. Земледельческие богатства страны представляются мне огромными, раз она выглядит столь цветущей, несмотря на губительное влияние деспотической власти. Надо, впрочем, сказать, что одна из ферм принадлежит венецианскому банкиру-еврею – новому Шейлоку. Поздно вечером мы добрались до постоялого двора, откуда я сейчас пишу Вам; некогда это был дворец венецианского вельможи, а сейчас – отличный постоялый двор. Завтра мы пойдем осматривать Феррару.

7 ноября

Всю ночь была гроза и сильный дождь; он еще не кончился, так что мы поехали по городу в экипаже. Сперва мы посетили собор, но нищие очень скоро обратили нас в бегство, и я так и не выяснил, есть ли там, как говорят, копия с картины Микеланджело. Посещение публичной библиотеки было более удачным. Это – великолепное хранилище, где собрано, как говорят, 160 000 томов.

Мы видели иллюминованные нотные записи церковной музыки, где стихи псалмов написаны между нот и окружены тончайшим рисунком удивительно ярких цветов. Они принадлежали соседнему монастырю в Чертольде и насчитывают 300 или 400 лет, но так свежи, точно выполнены только вчера. Один конец большого библиотечного зала занимает гробница Ариосто; она сложена из различных пород мрамора, увенчана выразительным бюстом поэта и украшена латинскими стихами, несколько