за литературу. Все страдали за политику. А спать с женой шефа НКВД – это большая политика! – заметил режиссер и обратился к Агдамычу: – Ну как, служивый, научился водку из органона добывать?

– Вроде пошло… Вкус во рту уже есть… Огурец сказал, главное – не останавливаться на достигнутом.

– Правильно, только вперед! – похвалил Жарынин и дал страждущему сотню.

У балюстрады соавторов нетерпеливо дожидались Ящик и Болтянский.

– Скорее, скорее! – замахал руками Ян Казимирович. – Аркадий Петрович велел, как появитесь, сразу к нему!

– Зачем?

– У него «мопсы»! – взволнованно объяснил старый чекист. – Очень важные переговоры!

– Какие переговоры могут быть с мопсами? Этот экстрасенс уже и с собаками разговаривает?

– Почему с собаками? – опешили ветераны. – Это писатели такие – мопсы!

– Значит, у него собаки стали книжки писать? Надо же! А начиналось скромно – с энергетических глистов…

– МОПС – это Международная община писателей и сценаристов, – сквозь зубы пояснил писодей.

– А что, есть и такая?

– Есть.

– Фантастика! Столько в стране союзов писателей, а читать нечего! Откуда вы-то знаете этих мопсов?

– Они предлагали включить мою биографию в справочник «500 лучших писателей мира».

– И что?

– Я отказался.

– Почему же?

– Это была платная услуга, а тысячи долларов у меня тогда не нашлось.

– Ради того, чтобы стать лучшим писателем мира, могли б и занять! Ну, пойдемте, посмотрим на этих ваших «мопсов»!

В кабинете кроме Огуревича сидели еще две женщины и мужчина. Директор выглядел радостным и растерянным, как хозяин, к которому нагрянули долгожданные гости, а у него в холодильнике кроме бутылки пива и засохшего сыра ничего не припасено.

– Ай, как хорошо, что вы приехали! – воскликнул он, завидев соавторов. – Кажется, мы спасены! Знакомьтесь! – И, вглядываясь в лежащие перед ним на столе визитные карточки, Аркадий Петрович церемонно представил: – Татьяна Захаровна Ведмедюк, председатель МОПСа.

Ведмедюк с достоинством кивнула. Это была плотная черноволосая дама с лицом пожилого индейца, возможно, даже вождя, красящего зачем-то губы помадой. Странное сходство усиливали две короткие толстые косицы, бордовая замшевая накидка с бахромой, кофточка колониальной расцветки и крупные желтые бусы, напоминающие погремушки, которые обычно цепляют к детской коляске для увеселения младенца.

– Не МОПС, а Эм-о-пэ-эс! – строго поправила она.

– Да-да, конечно, извините! – заволновался Огуревич и сконфуженно глянул в другую карточку. – Лариса Ивановна Боледина, первый заместитель председателя Эмо… пэ… эс. – Произнося эту сложную аббревиатуру, директор немного запнулся.

Во внешности заместительницы ничего индейского не обнаружилось. Зато она смахивала на хмурую панельную сверхсрочницу: чрезмерно подведенные глаза, бугристая, несвежая, несмотря на тщательную косметическую шпатлевку, кожа и желтая кудлатая прическа. Такая бывает у куклы Барби, произведенной в китайском подполье. Довольно рискованная фиолетовая блузка эластично обнимала ее обильно поникшую грудь, а из-под короткой кожаной юбки смело высовывались незначительные конечности, обтянутые черными чулками с гадючьим узором. (Впрочем, Алла Пугачева давно уже приучила нацию к тому, что любые, даже самые неудачные дамские ноги достойны публичного обнажения.) Боледина величаво кивнула и задумчиво посмотрела на бриллиантовый перстенек, украшавший ее безымянный палец с начальными приметами артрита.

– Павел Григорьевич Гавриилов, второй заместитель председателя Эмопээс, – уже совсем бодро отрекомендовал Огуревич третьего гостя.

Тот встал и вежливо поклонился. Пропорциями тела и бородой он удивительно напоминал гнома, укрупненного до размеров обычного человека. А кроем пиджака, похожего на френч, и манерами второй зам явно пытался подражать Солженицыну. Это сходство с великим гулаговедом было продумано до мелочей и тщательно соблюдалось. Очевидно, Гавриилов с детства готовился перенять факел правдолюбия от Александра Исаевича и стать со временем воспаленной совестью русской интеллигенции.

– Минуточку! – воскликнул Дмитрий Антонович. – Уж не сынок ли вы незабвенного Григория Евсеевича Гавриилова?

– Допустим. А с кем имею честь? – опасливо поинтересовался увеличенный гном, и глаза его забегали.

– Ах, простите, простите! – спохватился Огуревич и в самых лестных категориях отрекомендовал соавторов насторожившимся гостям.

Во время представления Жарынина вся троица старалась соблюдать на лицах благосклонно-заинтересованное выражение, но когда дошла очередь до Кокотова, «мопсы» тревожно переглянулись. Однако увлеченный директор ничего не заметил и попросил делегацию повторить свои предложения вновь прибывшим коллегам. Ведмедюк величаво кивнула первой заместительнице, как дипломант-исполнитель – заштатному концертмейстеру. Боледина дернула щекой и, неохотно оторвав взгляд от своего «каратника», устало разъяснила, что тяжелые обстоятельства, в которых оказалось «Ипокренино», «мопсам» хорошо известны. К счастью, у них имеется уникальная возможность спасти легендарный Дом ветеранов от бесчеловечного рейдерства: они имеют прямой выход на судью Доброедову, а это позволяет простимулировать ее… э-э-э… благосклонность…

– Простимулировать? И сколько же она просит? – насмешливо полюбопытствовал Жарынин.

– Вы о чем?! – Сверхсрочница снова уставилась на свой самоцвет.

– Да, в самом деле, вы о чем? – встревожился Огуревич.

– Аркадий Петрович, вы, наверное, беспокоитесь, что информация из этой комнаты может уйти в торсионные поля? – сочувственно спросил режиссер.

– В какой-то степени… – вздохнул глава школы «Путь к Сверхразуму».

– Действительно, давайте не будем выходить за рамки! – строго предупредила Ведмедюк, а Гавриилов сделал вид, будто вообще не понял, о чем речь.

– Доброедова – очень достойная женщина, верующая, – тихо добавил он.

– Но конфеты она ест, наверное?

– Не исключено, – кивнула, понимая, Боледина.

– И вы думаете, Ибрагимбыков ей уже занес? – туманно предположил игровод.

– Что занес? – вздрогнула председательница МОПСа и нервно поправила индейские бусы. – Выбирайте выражения!

– Конфеты, – пояснил Жарынин. – Допустим, коробок пять…

– Ха-ха-ха… – театрально сказала сверхсрочница. – А пятнадцать не хотите?

– Это не важно… – твердо объявила женщина-вождь. – Она вернет… конфеты Ибрагимбыкову и возьмет наши.

– А какие она предпочитает: отечественные, американские или евро… пейские?

Ведмедюк, Боледина и Гавриилов переглянулись:

– Евро… пейские…

– У нас найдется пятнадцать коробок таких конфет? – спросил режиссер директора.

– Не знаю… – Огуревич напряг мускулистые щеки. – Я поищу…

– А почему вы так уверены, что судья Доброедова возьмет именно наши конфеты? – продолжал допытываться игровод.

– Потому что у нас есть прямой выход на… – Боледина некоторое время держала паузу, разглядывая перстенек, – на Скурятина!

– На Эдуарда Степановича. Самого! Вы хоть понимаете, о ком речь? – спросила Ведмедюк, раздосадованная тем, что столь важную информацию сообщила не она, а ее чересчур самостоятельная заместительница.

– Не может быть?! – задохнулся от удивления Жарынин, незаметно мигнув Кокотову.

– Да, сильный ход! – подыграл писодей, которого немного развлекло это представление. – Управление конституционной стабильностью!

– А вы разве сомневались в наших возможностях? – нахмурилась Ведмедюк и стала окончательно похожа на сурового индейского вождя, обиженного бледнолицыми невеждами.

– Да… Дмитрий Антонович… вы уж как-то… ну совсем… – забормотал смущенный Огуревич.

– Нисколько не сомневаюсь! – бодро объявил Жарынин.

– Нет, я вижу: сомневаетесь! – не поверила председательница и распорядилась: – Павел Григорьевич, покажите!

«Начинающий Солженицын» достал из портфеля фотоальбом, раскрыл и предъявил снимок, на котором Ведмедюк и Боледина дружески чокались с пьяненьким Эдуардом Степановичем. На заднем плане, у богатого фуршетного стола, мешая