Почти все утро мы провели на воздухе. Я вывела его из сырого дремучего леса на простор веселых полей, я говорила ему о том, как сверкает зелень, как свежи цветы и изгороди, как ослепительно сияет небесная лазурь. Я выбрала для него хорошее местечко в тени — это был старый сухой пень — и позволила ему усадить меня к себе на колени. Зачем мне было ему отказывать, когда мы оба были счастливее рядом, чем в отдалении друг от друга? Пилот улегся возле нас; кругом царила тишина. Сжав меня в своих объятиях, мистер Рочестер вдруг заговорил:

— Ах ты, жестокая, жестокая изменница. О Джен, ты не можешь себе представить, что я пережил, когда выяснилось, что ты бежала из Торнфильда и пропала без следа, а особенно когда, осмотрев твою комнату, я убедился, что ты не захватила с собой ни денег, ни ценностей! Жемчужное ожерелье, которое я тебе подарил, лежало в том же футляре; твои чемоданы стояли запертые и перевязанные, готовые для свадебного путешествия. «Что будет делать моя любимая, — думал я, — без денег и без друзей?» Что же она делала? Расскажи мне теперь.

Уступая его просьбе, я стала рассказывать обо всем, что произошло за этот год. Я значительно смягчила краски, описывая те три дня скитаний и голода, боясь причинить ему лишние страдания, но и то немногое, что я рассказала, ранило его преданное сердце глубже, чем я хотела.

Мне не следовало, сказал он, уходить от него без всяких средств к жизни, я обязана была сообщить ему о своих намерениях, должна была ему довериться; он никогда бы не принудил меня стать его любовницей. Хотя он и доходил до ярости в своем отчаянии, он любит меня слишком глубоко, чтобы сделаться моим тираном; он отдал бы мне все свое состояние, не попросив взамен даже поцелуя, — только бы я не уходила одна, без друзей, в широкий мир. Он уверен, что я рассказала ему далеко не все о своих страданиях.

— Ну, каковы бы ни были мои страдания, они продолжались очень недолго, — отвечала я и затем перешла к тому, как меня приняли в Мурхаузе, как я получила место школьной учительницы, как свалилось на меня наследство, как я нашла своих родственников. Конечно, имя Сент-Джона нередко встречалось в моем рассказе. Это сразу же привлекло его внимание и, когда я кончила, определило дальнейшее течение нашей беседы.

— Так этот Сент-Джон твой кузен?

— Да.

— Ты часто о нем упоминаешь: он тебе нравится?

— Он очень хороший человек, сэр; я не могла не привязаться к нему.

— Хороший человек? Что же, это почтенный и добродетельный человек лет пятидесяти?

— Сент-Джону двадцать девять лет, сэр.

— Jeune encore[37], как говорят французы. Что ж, должно быть, он маленького роста, флегматичен и некрасив? Человек, который может похвалиться скорее отсутствием пороков, чем обилием высоких добродетелей?

— Это человек неистощимой энергии. Цель его жизни — благие, возвышенные дела.

— Ну, а как насчет ума? Вероятно, он не блещет талантом? У него самые благие намерения, но уши вянут, когда он заговорит?

— Он мало говорит, сэр, но всякое его слово попадает в цель. У него замечательный ум, — я бы сказала, скорее властный, чем гибкий.

— Значит, он способный человек?

— Чрезвычайно одаренный.

— И образованный?

— Сент-Джон — человек обширных и серьезных познаний.

— Ты как будто сказала, что тебе не нравится, как он держится? Что же он, напыщенный педант?

— Я ничего не говорила о его манере держаться, но если бы она мне не нравилась, значит, у меня весьма дурной вкус; он изысканно вежлив, спокоен — словом, настоящий джентльмен.

— А его наружность?.. Я забыл, каким ты описывала его; вероятно, это грубоватый викарий, в тесном белом галстуке, выступающий как на котурнах, в своих штиблетах на толстых подошвах, не так ли?

— Сент-Джон хорошо одевается. Он красивый мужчина — высокий блондин с прекрасными голубыми глазами и греческим профилем.

— (В сторону.) Черт бы его побрал! (Обращаясь ко мне.) Он, видно, нравился тебе, Джен?

— Да, мистер Рочестер, он мне нравился; но вы уже спрашивали меня об этом.

Я, конечно, понимала, куда клонит мой собеседник: в нем пробудилась ревность. Она жалила его, но ее укусы были целительны: они отвлекали его от гнетущих мыслей. Поэтому я и не спешила заговорить эту змею.

— Может быть, вы сойдете с моих колен, мисс Эйр? — последовала несколько неожиданная реплика.

— Отчего же, мистер Рочестер?

— Нарисованный вами образ представляет слишком уж разительный контраст со мной. Вы изобразили пленительного Аполлона; он владеет вашей фантазией — высокий, красивый, голубоглазый, с греческим профилем. А перед вами Вулкан — этакий корявый кузнец, смуглый, широкоплечий и к тому же еще слепой и однорукий.

— Мне это не приходило в голову, но вы действительно настоящий Вулкан, сэр.

— Ну, так убирайтесь вон, сударыня, скатертью дорога! Но, прежде чем уйти (и он еще крепче прижал меня к себе), будьте так любезны ответить мне на кое-какие вопросы.

Он помолчал.

— Какие вопросы, мистер Рочестер?

Тут последовал настоящий допрос:

— Когда Сент-Джон устраивал вас на место учительницы в Мортоне, он еще не знал, что вы его кузина?

— Не знал.

— Вы часто с ним виделись? Он иногда заходил в школу.

— Ежедневно.

— Он одобрял вашу работу, Джен? Я знаю, вы делали все безукоризненно, ведь вы же умница.

— Да, он ее одобрял.

— И он, конечно, обнаружил в вас много достоинств, о которых не подозревал? У вас незаурядные способности.

— На этот счет ничего вам не могу сказать.

— Вы говорите, что жили в маленьком коттедже близ школы. Навещал он вас когда-нибудь?

— Иногда.

— По вечерам?

— Раз или два.

Наступила пауза.

— А сколько времени вы прожили с ним и с его сестрами, после того как было установлено ваше родство?

— Пять месяцев.

— Много ли Риверс проводил времени в вашем обществе?

— Много. Маленькая гостиная служила ему и нам рабочей комнатой; он сидел у окна, а мы за столом.

— И подолгу он занимался?

— Да, подолгу.

— Чем?

— Языком индустани.

— А что вы делали в это время?

— Сперва я изучала немецкий.

— Это он с вами занимался?

— Он не знает немецкого.

— А он ничем с вами не занимался?

— Немного языком индустани.