— Как пристал? — со странной интонацией спросил Петрусь.

— Как банный лист, — попыталась улыбнуться Лиза. — Не понимаешь? Хотел со мной спать. Я была ему благодарна, что жизнь мне спас, выходил меня, но он был мне противен до невозможности. Фомичев пожилой уже, но даже не в том дело — противно, и все. А потом пришел Баскаков. Оказывается, в тех местах уже начал действовать партизанский отряд, Баскаков там был то ли комиссаром, то ли разведчиком. Он знал Фомичева по довоенным временам и хотел устроить для своего отряда перевалочную базу в его доме. Но когда увидел меня, он… — У Лизы снова сел голос, и понадобилось время, чтобы смогла говорить. — В общем, они с Фомичевым договорились, что тот отдаст ему меня, а Баскаков взамен не станет приводить к нему в дом своих партизан, которые, конечно, все продукты подъели бы. Да и вообще по их следу рано или поздно фашисты пришли бы, а Фомичев хотел отсидеться среди своих болот до конца войны. Ему все равно было, кто победит, он просто хотел выжить. Понимаешь?

— Понимаю, — неуверенно проговорил Петрусь. — Я только одного понять не могу, что это значит: Фомичев тебя Баскакову отдал?

— Не понимаешь, правда? — недобро глянула на него Лиза. — А что тут непонятного, скажи? По-моему, как раз все очень даже ясно. Я не хотела, мне никто из них не был нужен, а они меня напоили, чтоб не дергалась, и Баскаков меня изнасиловал. Это было со мной в первый раз… ну, с мужчиной… И я подумала, что так и должно быть. А потом я уже и не сопротивлялась, терпела. Думала: наверное, моя судьба такая и это всяко лучше, чем Фомичев. И вот прошла зима, весна, лето близилось, а немцы по лесам все смелей шныряли, и стало ясно, что они скоро доберутся и до домика Фомичева, и до отряда. Баскаков — он не трус, он такой же фанатик, как отец Игнатий. Понимаешь? Он красный, советский, патриот, он, наверное, человек отважный и смелый, ради победы он ничего не пожалел бы — ни свою жизнь, ни мою. И вот запало ему в голову, что я должна пробраться в город, в Мезенск, и начать работать на партизан. Говорил, что здесь есть подпольщики, среди них и женщины… Я так понимаю, он вас имел в виду. Лизочку, наверное, он тоже знал.

— Конечно. Это была ее связь, Лизочки, — сказал Петрусь. — Мы-то его не знали, только пароль на крайний случай. По паролю сегодня и поняли, кто к нам пришел. Когда Лизочка перестала на связь с партизанами выходить, они решили, мы тут все погибли, но узнали про убийство фон Шубенбаха — и поняли, что кто-то в городе действует. Вот Баскаков пошел сам проверить, остался ли кто-то из нас в живых.

— Понятно, — усмехнулась Лиза. — Алекс Вернер про рекламу говорил, помнишь? И отец Игнатий хотел дать знать партизанам, что подполье осталось. Все так и вышло.

— Да. Но ты рассказывай, что и как дальше было, — сказал Петрусь.

— А что рассказывать? — передернула она плечами. — Я не героиня, уж точно. Я ненавижу фашистов, но и к советской власти, знаешь ли, спокойно отношусь. Мне все равно, есть она или нет. Мама рассказывала, как было раньше, до Советов. Спокойная буржуазная страна — вот чего бы я хотела для России. Но это не ее судьба… Ладно, пусть будут Советы, но только мирные. Мирные! Я так боялась войны! Я не хотела сражаться в партизанах или в подполье, хотела вернуться в тыл. И так и сказала Баскакову. Он засмеялся и ответил, что для этого надо перейти линию фронта — всего-навсего. Даже показал на карте, где она находится, рассказал, как до нее дойти — добраться до Мезенска и пересечь мост через Святугу, а дальше идти от села к селу… Если повезет, можно дойти.

— Ты что, всерьез говоришь? — почти с ужасом спросил Петрусь.

— Ну да. А что? — глянула на него Лиза. В комнате становилось все светлей, и она отчетливо видела слабую насмешку в уголках его губ. Глаза его темно, странно мерцали, и она вдруг подумала, что такие глаза, наверное, должны быть у ангела смерти. Прекрасные, нечеловеческие глаза. Глаза человека, который не создан для счастья и долго не проживет…

О нет, глупости! Пусть он живет долго, пусть сводит с ума женщин, как свел ее, пусть занимается своей химией. Ну а если ему все же суждено погибнуть, пусть тогда они погибнут вместе, он и Лиза. Пусть свет его глаз будет последним светом, который она увидит!

— Да если бы это было так просто, тут, в тылу, у немцев, никого бы не осталось, наверное. Все бы ушли от войны. Хотя… — тут же осадил Петрусь сам себя, — не знаю. Я бы не ушел. Может, женщина там пройти может, где мужчина на первом же шаге убит будет. Лизочка ведь перешла фронт. Правда, с той стороны, по заданию советского командования. Почему не пройти обратно?

— Ну вот видишь! — обрадовалась Лиза. — И мне эта идея запала в голову. А Баскаков начал меня стыдить. Боже, сколько всякой фальшивой мути он вылил на мою голову! Он почему-то думал, что на меня подействуют красивые слова насчет того, что я должна непременно погибнуть во имя победы нашей советской Родины. А я ему и говорю: вот сам и гибни. Обвяжись гранатами и иди на танки. Или с взрывчаткой — на какой-нибудь мост или, я не знаю, на военный объект. Но меня не трогай. Я женщина, я жить хочу. А он снова и снова про долг, про Родину, про все такое. Мы страшно поругались, когда я ему однажды сказала, что ради той России, о которой мне мама рассказывала, я бы, может быть, и могла пожертвовать жизнью, но только не ради Советов. Я думала, он меня убьет от злости! А он вдруг снова начал тянуть меня в постель. И я сказала, что сначала пойду искупаюсь. Пошла к озеру, а сама кинулась в сторону той тропы, которая вела в город. Но заблудилась, по берегу слишком большой крюк сделала и вышла из лесу как раз напротив пляжа, где в тот день купались немцы. Я их увидела… Понимаешь, я в лесу почти целый день блуждала, страшно устала и поняла, что в халате и тапках, без еды далеко не уйду. Мне нужны были одежда, обувь, документы. Я долго из кустов присматривалась к людям, потом придумала: нужно перебраться к купающимся и украсть чьи-то вещи. Мне казалось, это будет нетрудно. Наверное, я тебе очень наивной кажусь, но ты пойми: те двое, Фомичев и Баскаков, просто с ума меня свели. Я их так ненавидела, что мне вообще все равно было, только бы от них избавиться, только бы к ним не возвращаться. Я боялась, что если еще немного останусь на той стороне, то они меня найдут и снова приволокут в лесной домик. И я решилась. Сначала все было хорошо. Я тихо-тихо спустилась к воде — и поплыла к пляжу, иногда ныряя. Я хорошо плаваю, под водой тоже могу. Но то ли я перенервничала, то ли что, но уже около пляжа у меня вдруг ногу свело. Я только вскрикнула от боли — и начала тонуть. Меня спасли Шубенбах и Вернер. А потом прилетел самолет, начался обстрел, мы кинулись бежать. В лесу я натолкнулась на раненую, умирающую Лизочку… Ну и дальше ты знаешь.

Петрусь молчал.

— Роман какой-то, — пробормотал он спустя некоторое время. — Честное слово, роман!

— Ты что, мне не веришь? — испугалась Лиза.

— Да почему же? Верю. Я за войну такого навидался, столько узнал о людях… Всякое бывает. Я тебе верю, конечно! Сволочь Баскаков… убил бы его… Но что же теперь делать?

— Давай уйдем, а? Уйдем, пока они еще спят! — горячо схватила его Лиза за руки. — Прямо вот сейчас вылезем в окно и пойдем к мосту. Мы вместе перейдем, ты меня будешь как будто конвоировать. Нас никто не остановит. А если остановят, ты скажешь… Ой, не знаю что, но мы что-нибудь придумаем… Главное, перейти мост!