С Алексеем Арийцем Вячеслав встретился на следующий день в скверике. После того как потискали друг дружку в объятиях, уселись на старую скамейку.

– Знаешь, когда я узнал, что ты погиб, сказали: прямое попадание ракеты… А ведь мы с тобой четыре года в одной комнате! В общем, оборвалось что-то внутри, до сих пор не заживает, хотя ты здесь и живой. Может, потому, что «смерть» твоя совпала с началом конца нашей конторы, и нас предавали сверху донизу. Сколько погибло ребят! – Алексей говорил тихо, глядя куда-то в пространство. – Может, и насчёт твоей смерти – это деза?

– Нет, попадание было на самом деле. И по всем обстоятельствам выжить я не мог, только… Это, понимаешь, Лёша, как сейчас принято говорить, некий «тонкий план». Такое ощущение, что меня спасло прошлое. Помнишь, нам Ка Эм рассказывал о древних славянских традициях, боевом искусстве.

– Помню, конечно, особенно как вы с ним шаманили по поводу этого твоего стиля «дыхание смерти».

– Ну вот, видимо, случилось так, что между прошлым и мной протянулась какая-то тончайшая невидимая нить, генная память, что ли. Вот эта нить вкупе с «дыханием смерти» меня и вытащили из лап Мары.

– Какой такой Мары?

– Наши предки так называли богиню Смерти и представляли её красивой черноглазой печальной девушкой.

Собеседник замолчал. Глаза его не мигая продолжали глядеть в пространство, а в уголках даже блеснули влажные искорки, вот тебе и истинный ариец! Прошло ещё несколько долгих минут, прежде чем Алексей заговорил:

– Такой она и была, моя Аня… Черноглазая, черноволосая, всегда как бы немного печальная, даже когда улыбалась. Она была с Украины, с Полтавщины. Удивительная девушка! Знаешь, как радушно меня там принимали её родители?! Ой, вареныкы з вышнями, полтавськи галушкы та ароматна горилка з салом! А сейчас кто я там? Москальскый шпыгун…

– Не переживай, брат, зато я тут представитель самостийной Украины. Встречаюсь с разными людьми, дерусь с охранниками, собираю какие-то сведения, вполне могу сойти за хохлацкого шпиона.

– Теперь я понял, Слава, что в тебе изменилось, – Алексей внимательно посмотрел на товарища, – ты стал таким же колдуном, как наш Ка Эм. Запросто можешь погрязшего в делах здорового мужика выдернуть из повседневности, растревожить его душу да ещё заставить уронить, как мальчика, слезу. Ниточка твоя не такая уж тонкая! Знаешь, – помолчав, задумчиво продолжил Алексей, – когда мы учились, были внутренне готовы к тому, что где-то придётся жить двойной жизнью. Только не думал никогда, что этой самой двойной жизнью придётся жить дома. Такое ощущение, будто вдруг остался без связи с Центром, действуешь по накатанной легенде и не знаешь, вспомнят ли о тебе когда-нибудь, или уже давно со всех счетов списали. Но встречаешь Ка Эма или вот тебя, и случается волшебство. Начинаешь вспоминать, что ты человек.

– Да ладно, Лёшка, не выдумывай. Я теперь простой пенсионер, на пару с Ка Эмом.

– Ага, два немощных пенсионера недавно шестерых молодых здоровенных мужиков с дубинками отделали, не слыхал, случайно? Нет, всё-таки ты колдун. Я могу хоть чем-то тебе помочь?

– Мне нужно съездить в Брюссель. Под другой фамилией. Сможешь устроить «картон»? А то в прошлый раз все свои колдовские способности применять пришлось, чтобы пересечь границу, и хвост постоянно висел.

– Не вопрос, сделаю, – пообещал Ариец.

И они распрощались.

Сентябрь 2001. Брюссель

Сам чисто русский человек редко может себя осознать и понять, как не понимает ребёнок, почему он дышит и живёт. А вот представители какого-то другого народа, родившиеся и выросшие в России, как я, например, как Изенбек или Пушкин, мы можем понять русских лучше, чем они сами.

Карл Шеффель

Пассажиры деловито высыпали на чистенький брюссельский перрон. Среди них респектабельный мужчина средних лет – шкиперская бородка, дымчатые очки в дорогой оправе. Носильщик услужливо поставил на тележку кожаный чемодан господина, и они направились к остановке такси. «Благодаря Арийцу на сей раз всё идёт без сучка без задоринки. Вот наконец ты снова в Брюсселе! – сказал сам себе Чумаков. – Хотя опять под чужим именем. А когда-то давно здесь бывал совсем другой человек, коренной бельгиец, который и русского-то языка не знал, имел лишь некоторое внешнее сходство с нынешним Чумаковым».

– На Брюгман-авеню, – сказал таксисту. И жёлтый «мерседес» помчался по городу. Бульвар Ватерлоо, Дворец юстиции, поворот налево…

– Какой вам нужен номер?

– Пятьсот двадцать второй, – ответил Вячеслав и почувствовал, как что-то дрогнуло в самом уголке сердца.

Вот он, тот самый дом, типичная трёхэтажка постройки начала прошлого века… Дверь открыла женщина лет тридцати. Узнав, что это тот самый журналист из России Иван Голубев, быстро провела в небольшую комнату на первом этаже, где за старинным столиком с конторкой сидела другая женщина, лет шестидесяти. Это была домовладелица, внучка того самого Жака Ренье, который жил здесь во времена Изенбека и Миролюбова.

Поцеловав руку женщине, гость на безупречном французском произнёс:

– Простите, мадам, при общении в телефонном режиме я уже говорил, что пишу для нашего журнала серию статей о русских эмигрантах двадцатых – сороковых годов. Вот моё удостоверение, – продемонстрировал он и продолжил: – Для меня чрезвычайно интересны любые, даже самые незначительные сведения об этом периоде и людях, живших тогда. А это вам, мадам, небольшой презент на память. – С этими словами Чумаков извлёк фигурку гжельского фарфора.

– О-о, благодарю, мсье! Вы так любезны и так прекрасно говорите по-французски, как будто приехали из Гента или Антверпена, хотя моя бабушка рассказывала, что жильцы нашего дома, в основном выходцы из России, прекрасно говорили на французском.

– Скажите, мадам Джулия, а ваши бабушка или дедушка владели русским языком? – осторожно спросил Чумаков.

– Бабушка – нет. А дедушка… Только когда он умер, бабушка открыла нам тайну, что дедушка Пьер был русским. Он всегда говорил на французском, правда, вставлял иногда какие-то непонятные слова. Так что во мне течёт часть русской крови, хотя я совершенно не знаю ни России, ни её языка… – улыбнулась мадам Джулия. – Родители могли бы рассказать многое о тех русских, которые жили в нашем доме, но их, к сожалению, давно нет. – Лицо хозяйки стало скорбным. – От дедушки остался дом и какие-то записи, да ещё моя память о нём. Он был хорошим, мой русский дедушка. – Голос мадам Джулии дрогнул.

– А можно взглянуть на записи вашего дедушки, может быть, в них есть упоминание о жильцах? Меня прежде всего интересует художник Изенбек.

– Об этом художнике мне рассказывала мама со слов бабушки. Он был из состоятельных русских, снимавших квартиры в нашем доме. У него было много картин, дедушка даже согласился на то, чтобы убрать одну из стен между комнатами, художник хотел сделать не просто мастерскую, а целую выставочную галерею. Конечно, он за это заплатил.