Москвы, ансамбль Царицыно под Москвой, Чесменская церковь близ Петербурга и Китайская деревня в Царском Селе. Карл Росси не нарушил этой «традиции». Замысленная им колокольня — свободная импровизация на темы строгой немецкой готики, а Богоявленский собор в Ниловой пустыни — странное и непонятное смешение классицизма, древнерусского стиля и элементов средневекового западноевропейского зодчества.

Известно, что, завершая свой век, классицизм пытался продлить время существования обращением к экзотике: мавританскому стилю, готическому и даже к чисто геометрическим формам и конструкциям — дом-шар в Мопертюи архитектора К. Н. Леду и шарообразный кенотаф Исаака Ньютона, предложенный Э. Л. Булле. Быть может, Росси отдавал дань этим веяниям? А может, собор Ниловой пустыни — результат влияния романтизма, уже проявившего себя в Европе?

Не будем забывать, что несколько лет рядом с Росси жил в Твери один из зачинателей романтизма в русском искусстве — замечательный художник О. А. Кипренский. И вовсе не следует сбрасывать со счетов его возможное влияние на зодчего.

Колокольню и собор в Ниловой пустыни по его проекту строить не стали. Но вознаграждение — 1610 рублей — Росси получил, что было для него очень кстати.

Заметим, что романтизм, найдя в России достаточно сильное воплощение в литературе и чуть меньше в изобразительном искусстве, почти не повлиял на архитектуру. Не потому ли, что дворянская культура рассматривала поэзию и прозу, живопись и графику как искусства высокие, достойные раскрыть духовный мир человека и общества, а зодчество — дело, в общем, коллективное и даже техническое, не способное передать все тонкие, романтические движения души…

Пока Росси пребывает в тягостных раздумьях — как жить дальше, как строить свою будущую карьеру? — в Петербурге уже решают его судьбу. «Его Высокопревосходительство господин управляющий Кабинетом словесно изволили предложить, чтобы на место умершего архитектора Томона, который, как известно, был употребляем при Императорских стеклянном и фарфоровом заводах для изобретения рисунков на разные вещи — отныне употреблять к тому архитектора господина коллежского советника Росси. Для того определить его в ведение Кабинета, причислить к означенным заводам с тем же жалованьем, которое получал Томон, то есть по 1200 рублей в год из сумм стеклянного завода».

Будто и не было прошедших шести лет, награждений чинами, орденом. Возврат на старое место, с которого начинал. Что это? Очередные происки Луиджи Руска, не желавшего видеть рядом с собой талантливого соревнователя? А может, нелюбовь Александра, хорошо известная чиновникам Кабинета? Как бы там ни было — опасность нависла большая. Но ведь кроме врагов у зодчего есть и покровители: любезная Екатерина Павловна и вдовствующая императрица Мария Федоровна, готовая порой даже в мелочах пойти наперекор желаниям сына. Именно она неожиданно предлагает Карлу Росси срочно заняться работами в ее Павловске. Владелица дворца хочет по-новому украсить свою любимую угловую гостиную (бывшую спальню мужа), возвести несколько павильонов в парке, построить маленькую деревню в близлежащем местечке Глазово.

Первым делом Росси принялся за пристройку большого зала к Розовому павильону в Павловском парке. Мария Федоровна пожелала отпраздновать возвращение из Европы сына-победителя — императора Александра. Бал назначен на 27 июля 1814 года. Дней для работы слишком мало, и архитектор пребывает в нервном напряжении. 21 июля он доносит милейшему и обязательному Григорию Вилламову, находящемуся «у исправления дел» при Марии Федоровне:

«Работы идут более или менее хорошо в целом, но если к завтрашнему утру мы не получим обойщиков и маляров, будет совершенно невозможно завершить работы к намеченному дню. Господин Митенляйтер получил все торшеры и потому успокоился. Он усиленно работает, и только я один очень огорчен, видя, что моя работа идет с опозданием.

Архитектор Росси».

Однако к сроку все готово. По свидетельству современника, «вид этой залы, при освещении во время бала тысячами свечей, которыми были унизаны весь карниз вокруг потолка, фронтоны над дверьми и пять громадных люстр… был в полном смысле очарователен». Перед павильоном и по бокам были созданы лужайки-сцены, окруженные боскетами. «Против заднего фасада, на широкой поляне поставлена декорация, изображавшая в натуральную величину усадьбу с господским домом в глубине и крестьянскими избами по сторонам». Писал декорацию П. Гонзага. Так снова они встретились через много лет. Только теперь старый декоратор вынужден был исполнять пожелания своего некогда восторженного ученика.

Интермедия в четырех сценах открыла праздник. Затем пропели кантату Державина «Ты возвратился благодатный…». Потом последовал бал, завершенный фейерверком. Закончили торжество веселым ужином. И долго еще раздавались в шатрах, поставленных для генералов и штаб-офицеров, радостные клики…

А гвардия торжественно вошла в Петербург 30 июля. К этому событию сильно постаревший Кваренги воздвиг величественную триумфальную арку. На пути следования полков перед аркой и за ней собрался радостный столичный люд. «Наконец показался император, — вспоминал позже декабрист И. Якушкин, — на славном рыжем коне, с обнаженной шпагой… Мы им любовались. Но в эту самую минуту почти перед его лошадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя». Празднование завершилось трагедией крестьянина. Император-лицемер остался верен себе. Росси мог видеть этот конфуз. Навстречу войска выехал весь город. Ну а если не видел, то наверняка услышал в тот же вечер чей-нибудь подробный рассказ. И видимо, не удивился: он знал двуличного Александра и не верил ему…

Зала, где Мария Федоровна чествовала сына-победителя, не дожила до наших дней. Из семи павильонов, сооруженных зодчим в парке, сохранился один. Сгорели и девять деревянных домов деревни Глазово, построенных наподобие крестьянских изб с элементами готики. В 1970 году во дворце-музее восстановили в первоначальном виде угловую гостиную. Тогда же создали специальную комнату Росси, где собрали мебель, настольные украшения и светильники, исполненные в свое время по рисункам архитектора…

Еще продолжались работы в Павловске, но Кабинет, считая главным делом архитектора занятия на фарфоровом и стеклянном заводах, строго требовал исполнения этих прямых обязвнностей. А жалованья, увы, платили меньше, чем в Твери. Приходилось залезать в долги, и это еще больше портило настроение.

В сентябре 1815 года Росси вызвали в суд. Ростовщик потребовал возврата взятых заимообразно 6000 рублей. А где их взять? Даже имущества, которое можно описать, и того нет. И жилья собственного нет — дом, где он проживает, принадлежит матери. Суд постановил: оный долг вычесть из жалованья, «ибо другим платить нечем».

Беда не ходит одна. В начале 1816 года из Дирекции путей сообщения поступает всеподданнейший доклад на высочайшее имя: числятся у них по штату архитектор Росси с двумя помощниками и живописец Кипренский, а никаких занятий для них не имеется. Посему Дирекция платить им жалованье дальше не намерена. Значит, и этой столь важной денежной добавки, которую получал пять лет стараниями покойного ныне принца, теперь не