где русских удалось-таки как следует поколотить, все опять выходило не так. И это словечко – поколотить, – мелькнувшее вдруг в голове, не имело ничего общего с другим: разбить.

Да, русские побиты – но не разбиты. Эти бестии даже умирают с улыбкой на устах, но не бегут! Так что ни о каком разгроме пока что не могло быть и речи. Ординарцы с радостью в голосе доносят: русские пятятся к Московскому тракту… Болваны! Пятиться – не значит бежать! Отходить – еще не значит убегать…

– Ваше Величество, кавалерия Понятовского несет большие потери, – отрапортовал кто-то над ухом. – Противник бьет прямой наводкой…

Наполеон тяжелым взглядом скользнул по лицу растерянного Бертье: не вы ли, маршал, только что докладывали, что русские бегут?..

– Трубу… – протянул руку, в которую адъютант вложил подзорную трубу.

Узнать правду можно, лишь доверившись собственным глазам. Глаза не врали: русские постепенно отходили к Московской столбовой дороге. Отходят – но не бегут! Мало того, глубокая оборона, которую удалось построить хитрецу Кутузову, помогала неприятелю организованно покидать поле сражения…

Внутри Наполеона в который раз за этот день нарастало раздражение. В голове, как это часто с ним бывало в такие минуты, тукали маленькие молоточки, способные убить не хуже картечи. Призадуматься было над чем. Все то, на что он рассчитывал накануне битвы, оправдалось лишь отчасти. Но не случилось главного: разгромной баталии. После того как в руках французов оказались основные укрепления русских, вдруг пришло осознание, что груды трупов, оставленные противником на этих укреплениях, было все, ради чего французы погибали на редутах, флешах и в траншеях. Взятые укрепления оказались ни к чему. Армия Кутузова осталась непобежденной. Поколоченный Кутузов всего лишь отходил. И в этом для Наполеона заключалась основная трагедия.

– Где пленные? – повернулся Бонапарт к графу Дарю. – Не вижу колонн пленных русских…

– Их очень мало, Ваше Величество. Своих раненых русские, дабы спасти, стараются уносить с собой. А добровольно никто не сдается. Во время боя раненые на всех участках зачастую оставались в строю, предпочитая умереть в бою, нежели оказаться плененными. Многие погибали, не думая о себе и стараясь помочь товарищам…

– Надеюсь, это относится и к нашим солдатам?

– Безусловно, Ваше Величество. Наши войска при Бородине показали верх героизма и мужества…

В своих солдатах Наполеон не сомневался. Но упорство русских раздражало. Как выяснилось, у этих варваров не принято сдаваться в плен. Неужели они не хотят жить? Умирают с улыбкой на лице… Где-то он об этом уже слышал… гунны… скифы… Одно слово – варвары!..

Наполеон начинал по-настоящему злиться. К вечеру стал накрапывать мерзкий осенний дождь, ухудшая и без того плохое настроение.

– Что там русские? – спросил Бонапарт у начальника штаба Бертье.

– Передний край стоит на месте, Ваше Величество.

– Выдвиньте вперед все пушки и усильте по противнику огонь! Уничтожьте русских стеной огня. Картечи не жалеть!..

Маленькие молоточки в висках теперь били не хуже кузнечных молотов. Поле сражения покрыто грудами тел русских, а те и не думали бежать… Все это ничем не напоминало ни Аустерлиц, ни Фридланд… Издевательство какое-то! Ни сам Кутузов, ни его армия не желали играть по правилам! Когда бьют – надо бежать…

Молоточки в голове не унимались. Наполеон почувствовал, что к головной боли постепенно присоединяется какой-то внутренний кавардак, больше похожий на растерянность. Еще минуту назад он, шагая взад и вперед по изрытому пушечными ядрами пятачку, лишь просто нервничал; теперь же на главнокомандующего неожиданно навалилась странная сонливость.

– Ваше Величество, русские покидают поле сражения! – звонким и, как показалось, несколько веселым голосом доложил Бертье.

– Что, бегут? – попытался уточнить Наполеон.

– Нет, отходят, Государь. Поле сражения остается за нами. Мы победили!..

– Кто бы сомневался… Кто бы сомневался…

Бонапарт теперь разговаривал лишь сам с собою. Подзорная труба подтвердила, что Бородинское поле, заваленное убитыми и ранеными, оставалось за ними, за французами. Всюду, будто муравьи по огромному куску мяса, рассыпались французские солдаты. Кто-то помогал раненым, кто-то разыскивал пропавших товарищей; некоторые просто шныряли по карманам убитых в надежде разжиться если не дорогой находкой, то хотя бы горстью сухарей…

– Это виктория! – объявил Бонапарт свите, оторвав от глаз подзорную трубу. – Мои солдаты показали себя достойными одержать эту победу…

Больше в этот вечер он почти ни с кем не разговаривал. Героизм его солдат был налицо. Эти покорители Европы здесь, на подступах к Москве, дрались, как всегда, геройски; многие из них умирали со словами: «Vivat l’empereur!»…

Но было и другое. При Бородине его армия столкнулась совсем с иным противником, по силе духа и отваге ни в чем не уступающим даже его «ворчунам» из Cтарой гвардии. Русские презирали смерть! Идя на врага, они думали только о победе, в бою собственная жизнь их мало волновала. А если умирали, то с единственным желанием – уничтожить при этом как можно больше вражеских солдат.

И данное обстоятельство где-то в душе приводило Бонапарта в трепет! Поздравляя своих маршалов со «славной викторией» и восхваляя мужество доблестных солдат, он был вынужден промолчать о главном – о том, что в те минуты наверняка думали все остальные: против них сегодня сражались не менее достойные. «Солнце Аустерлица» ушло за горизонт, так и не согрев его своими лучами.

Русские остались непобежденными…

Цезарь де Ложье: «Утром мы были изумлены: русская армия исчезла. Какое грустное зрелище представляло поле битвы! Никакое бедствие, никакое проигранное сражение не сравняется по ужасам с Бородинским полем, на котором мы остались победителями. Все потрясены и подавлены…

Часть утра Наполеон употребил на осмотр вчерашних русских позиций.

Решительно ни на одном поле сражения я не видел до сих пор такого ужасного зрелища. Куда ни посмотришь, везде трупы людей и лошадей, умирающие, стонущие и плачущие раненые, лужи крови, кучи покинутого оружия; то здесь, то там сгоревшие или разрушенные дома.

Огромная площадь трех главных редутов взрыта ядрами; на ней виднеются тела, разбросанные члены, глубокие ямы, вырытые снарядами, с погребенными на дне их трупами. Ясно видны те места, где разорвавшимся снарядом разбиты лафеты пушек, а кругом убиты все – люди и лошади. В некоторых местах битва была такой ожесточенной, что трупы нагромождены там кучами. Солдаты роются не только в мешках, но и в карманах убитых товарищей, чтобы найти какую-нибудь пищу. Говорят, что Наполеон велел переворачивать трупы офицеров, чтобы определить, чем они убиты. Почти все изранены картечью. Трудно представить себе что-нибудь ужаснее внутренних частей главного редута. Кажется, что целые взводы были разом скошены на своей позиции и покрыты землей, взрытой бесчисленными ядрами. Тут же