— Не знаю — нужно ли нам что-нибудь больше сказанного? Несколько коров, овец и пастушок… Несколько земледельческих орудий и простых домашних принадлежностей… а главное дело — лесная тишина и запах цветов, журчащая вода и зелень…

— И ты жил бы так по-крестьянски… а она?

— Надеюсь, она даже не заметит того, что будет окружать ее, если любит так же пламенно, как я…

— Как беспокоишь ты меня, милое дитя! Ведь ты совершенно не понимаешь жизни.

— Великую общую жизнь я прекрасно понимаю… но мелочей ее, может быть, еще не знаю, да и никогда не буду знать их!

— Благодари Бога, что он дал тебе во мне покровителя, ты пропал бы, совершенно пропал! Да, в твой рай нужна еще другая Ева, чтобы она за двоих вас думала о насущном хлебе. Но не бойся, уже давно я предназначил тебе Горы: там есть домик, сад, речка и у вас не будет недостатка в хлебе.

Юстин не понял слов своего благодетеля.

— Эта деревня — твоя! — прибавил пан Атаназий.

— А на что мне деревня? — спросил Юстин. — И как вы можете дать ее мне?

— Не спрашивай, не благодари и не отговаривайся. В Горах я приготовил для тебя жилище, там будет лучше, нежели в хижине среди леса, где ты умер бы с голоду… Остальное устроит Бог, я сделал то, что было в моих силах. Теперь действуй по велению сердца, и благословение Всевышнего да будет над тобой…

Пан Атаназий проворно отвернулся, взял соломенную шляпу, палку, книгу и пошел в сад, избегая благодарности изумленного питомца.

Юстин полетел в Карлин, и хоть не понимал вполне важности подарка, но рад был ему для Поли. Теперь свет представлялся поэту прекраснее прежнего, жизнь привлекательнее, будущность светлее, а молодость еще крылатее. Мысль благодарственным гимном выливалась из груди его: он свивал гнездо своему счастью, лелеял мечту, плакал и вместе смеялся.

Но почему при виде восторженного поэта на лице Поли отразились не радость, а ужас и бледность? Волнение ли так глубоко проникло ее, или ангел-хранитель обвеял ее предчувствием?

Юстин подбежал к девушке, пожал ее руку и одну минуту молча стоял перед ней.

— Знаете, панна, — сказал он, — с чем я пришел сюда?

— Не знаю, — отвечала бедная девушка.

— С просьбой!.. Нам здесь худо, тесно, грустно, слишком много глаз смотрят на нас, слишком много свидетелей нашего счастья… Дайте вашу руку — и уйдем отсюда…

— Куда?

— О, не бойтесь, нам есть куда уйти! — отвечал Юстин торжествующим тоном. — Во-первых, в Шуру, чтобы старик святой отец благословил нас, потом в Горы, эта деревня моя… Там есть домик, тень, река, тишина… все!

Поля печально улыбнулась и воскликнула:

— Так ты, в самом деле, хочешь разделить отравленную и облитую слезами жизнь мою?

С какой-то лихорадочной отвагой она поднялась с места, подала поэту руку и повела его в сад, нарочно или случайно, в то самое место, где она испытала столько счастья с Юлианом.

Юстин с беспокойством глядел на сироту, потому что на лице ее отражалась самая жестокая внутренняя борьба.

— Теперь откровенно поговорим о будущем, — начала Поля.

— Нет, я не умею говорить в то время, когда глубоко чувствую, — отвечал поэт, протянув к ней руку. — Вот моя рука и вместе клятва, что до гроба не оставлю тебя…

— Сперва послушай, — перебила Поля дрожащим голосом, — та, кому ты отдаешь руку и сердце, недостойна тебя… Знаешь ли ты ее прошедшее? Изведал ли ты ее сердце?

— Прошедшее не принадлежит мне… но сердце… мое… не правда ли?

— О, наконец надо открыть тебе всю правду, бедное дитя! — воскликнула сирота, заливаясь слезами. — Хоть это признание стоит мне слишком дорого, но я ничего не буду скрывать перед тобой… не хочу, чтобы ты был невинной жертвой чужих заблуждений… Я любила и люблю другого… принадлежу другому — и ничего не могу дать тебе, кроме холодной руки, остывшего сердца, мысли, прикованной к здешним местам, слез и угрызений…

Юстин побледнел и задрожал.

— Я обманывала тебя, — продолжала девушка, — ты был жертвой… как и я сама… Надо было оттолкнуть того, кого я любила, возбудить в нем презрение ко мне и, успокоив его этим презрением, навсегда удалить от себя… Я притворялась влюбленной в тебя…

Молодой человек грозно взглянул на Полю и воскликнул:

— Женщина! Есть ли в тебе сердце?..

Но гнев его тотчас смягчился при виде покорного и умоляющего взгляда девушки. Он прослезился и спросил:

— Что же я сделал тебе?.. О, ты жестоко наказала меня за то, что я смел поднять на тебя глаза мои!..

— В свою очередь и ты оттолкни меня с презрением! — воскликнула Поля. — Я не стою твоего чистого сердца и святой любви, которую пробудила в тебе… Я не приму, жертвы — и ты простишь меня…

— Простить? Но могу ли я обвинять, если жалею тебя? Нет, я глубоко люблю тебя и все принимаю… пойдем со мной и будем плакать вместе… Я не хочу знать и разбирать прошедшего… не требую любви твоей, а только прошу позволения любить тебя и смотреть на тоску твою… Надеюсь, что милосердный Бог, тишина и мои старания со временем облегчат ее…

И поэт опять подал девушке руку. Поля молча пожала ее.

— Так ты не презираешь меня? — спросила она шепотом.

— Нет, а только сострадаю и скорблю… пойдем и не будем больше говорить об этом… Завтра я открою мое намерение панне Анне и Юлиану, поведу тебя к алтарю — и потом убежим в Горы.

— Да, убежим! — с трепетом повторила Поля, почти теряя рассудок. — Здесь воздух отравлен… тут невозможно жить… здесь все обманывает… это не наш свет и люди…

Поля замолчала, и молодые люди возвратились в замок… Встретив взор Юлиана, Поля в бессилии упала на стул… Этот взгляд был не тот, что прежде: в нем отражалась холодная подозрительность, и место прежней страсти заступила какая-то боязнь. Карлинский уже боялся подойти к Поле, не искал и даже избегал ее. Поля достигла цели, но ее сердце обливалось кровью: Юлиану, по-видимому, так немного стоила теперешняя перемена, для него так легко было забыть прошедшее, отречься от любимой девушки… Любовь его была так слаба и скоропреходяща, тогда как бедная сирота сознавала, что для ее любви мало было всей жизни!

Анна с радостью услыхала о предложении Юстина и тотчас же побежала к Поле.

— Ты идешь замуж? — воскликнула она. — И скрывалась передо мной, неблагодарная! Юстин любит тебя, ты любишь его… дядя Атаназий благословляет вас… Позволь же и мне — сестре