— Как это чья?

— Генерала или директора?

— А почему вы об этом спрашиваете?

— Называют вас дочкой оба, а чья же вы на самом деле, никак не разберу.

— Они оба мне родные, — ответила она.

Когда Надежда вошла, стол был уже заставлен яствами из штабной кухни. Но вскоре хозяйка хаты — быстрая, по-праздничному одетая женщина — внесла еще сковородку с яичницей. Тетка была такая же, как все в селе, — изможденная, изгоревавшаяся, но сейчас она даже разрумянилась от радости, что успела с яичницей для дорогих гостей.

— Да что это вы, Оксана Панасовна! — смутился Гонтарь, — Не надо. Благодарствуйте. Видите, у нас ведь все есть.

— Ой, нет, нет, товарищ генерал. Не побрезгайте. Это домашнее, свеженькое, горяченькое. Гости ж у вас.

— Спасибо. А откуда-же такое богатство?

— Да это мы с Химкой, соседкой моей, в складчину. А как же! Сколько времени ждали вас!..

— Но я не видел в вашем селе ни одной курицы.

— Да говорю ж вам, у Химки сохранилась одна-единственная. Спрятала ее получше. Пеструшечка такая, несушечка. И верите, такая смекалистая, ну прямо тебе человек. Бывало, только немчура во двор — кыш, кыш, бах, бах! Вся птица, как ты ее ни спрячь, сразу же в гвалт. А им только этого и надо! Постреляют, похватают, сколько душеньке пожелается, и ходу. А эта, верите, еще супостат у ворот, а она уже тишком-тишком в укромный уголок или в куст притаится. Даже головку откинет, как неживая. — И не удержалась женщина, всхлипнула: — Такое пережили, господи, что и тварь научилась прятаться.

— Присаживайтесь к столу, Оксана Панасовна! Поужинаем вместе!

— Ой, нет, не надо этого. Нет, нет. И не просите. У вас и дел много, и разговоры важные! Кушайте на здоровьице.

Только на пороге виновато остановилась:

— Вы уж извините, что не посолена. Верите, всю улицу обегала, и щепотки не нашлось. На такое добро тут давно все голы.

Когда она вышла, Гонтарь снова с грустью помянул крутую дорогу:

— Вот такие, наверное, будут ценить ровную.

— Да, эти будут ценить, — согласился Морозов. — Эти кормили всех и кормить будут. А те, что бочком от беды, — те еще и на смех их поднимут.

За ужином речь сразу же зашла о главном: об освобождении Запорожья. И Надежда поняла, что этот разговор между ними начался еще задолго до ее прихода. Не зря Гонтарь три дня не возвращался с переднего края, не случайно и то, что его не так давно перевели именно в эту армию. Перед командованием стояла задача как можно скорее взять Запорожье — сердце южной индустрии, и Гонтарь, который сам его строил, знал каждую улочку, каждый уголок, все ходы и выходы, — был здесь просто необходим.

— Эх, только бы прорваться на Хортицу! — уже с задором сказал Гонтарь.

— Ворвемся, Надийка! Непременно! — восклицал он ободряюще. — Хлопцы там хоть куда! Вот бы таких на строительство!

И стал с восторгом рассказывать о командире одного подразделения, как раз того подразделения, которому поручено обеспечить переправу на Хортицу. Из рассказов Гонтаря вырисовывался образ отважного воина, с исключительными способностями инженера, который уже не раз под огнем возводил переправы, а совсем недавно на реке Донец за сутки восстановил стратегический мост. Даже опытные специалисты были поражены. Ведь только на то, чтобы поднять поваленную ферму, нужно было не менее трех дней. А он сумел управиться за ночь и обеспечил успех важной операции.

Надежда затаила дыхание. Она уже слышала, когда ходила на перевязку в санчасть, о подвиге инженера. И сейчас, слушая Гонтаря, подумала: а не Сашко ли это? Ведь в письмах к Марку Ивановичу он часто упоминал о переправах, которые он возводит, и как раз на этом, южном направлении.

— Это просто самородок, — продолжал Гонтарь. — Признаться, жаль таким рисковать. Ты представляешь, Степан Лукьянович, какие горы ворочали бы такие на мирных стройках! — И с досадой коснулся другой темы, беспокоившей его. — Как порой не видят у нас в человеке человека. Все анкеты, бумажки… Один солдафон чуть его не расстрелял: подозрительного в нем увидел. Парень добровольно пошел в армию, а тот его в штрафную. А в жизни всякое случается. Поскользнулся где-то в молодости — руку бы вовремя подать, так нет. Спасибо командующему, защитил.

Надежда заволновалась. Каждое слово Гонтаря все яснее вырисовывало перед нею Сашка Заречного. Ведь Сашко тоже пошел на фронт добровольно, пошел против воли дирекции; и, наверное, еще где-то «споткнулся», как Гонтарь говорит, — недаром же после Сталинградской битвы замолк и не писал.

— И знаете, кто он? — с гордостью произнес Гонтарь. — Наш, запорожский!

Надежда даже привстала. Хотелось крикнуть: «Да это же Саша!» Но звонок телефона опередил ее. Командующий просил Гонтаря немедленно прийти.

— Не удивляйтесь, — улыбнулся Гонтарь. — Нашему брату не часто выпадает поужинать за один присест.

И, поручив адъютанту прислушиваться к телефону, быстро вышел.

Через несколько минут он позвонил. Просил Морозова быть как дома, ужинать без него. Он должен уехать «в наши края». И позвал затем к телефону адъютанта.

— Слушаю, товарищ генерал… Понимаю, товарищ генерал, — четко отвечал адъютант, сразу подтянувшись.

Видимо, генерал вызывал его и приказывал, что захватить с собой. И вдруг адъютант растерялся:

— Не понимаю… Не понимаю, товарищ генерал…

А Гонтарь уже кричал, даже Надежде было слышно из трубки: «Соли! Соли не забудьте оставить хозяйке!..»

— Есть, оставить соль! — наконец сообразил адъютант.

После внезапного отъезда Гонтаря на позиции, да еще в «наши края», было уже не до ужина.

Морозов сразу же созвал группу. Рассказал про встречу. Предупредил, чтобы все были начеку.

— А сейчас прилягте. Отдохнуть надо, — посоветовал он.

Но никто не мог уснуть. Слишком были взбудоражены ожиданием чего-то чрезвычайного. Да и сам Морозов промаялся до утра: ложился, вскакивал, заглядывал в окно, выходил во двор, прислушивался.

Ночь плыла звездная, тихая, серебря листья первыми заморозками. Со стороны Запорожья отчетливо доносился усиливавшийся грохот. В воздухе беспрестанно слышался гул моторов.

Утром, когда Надежда возвращалась с перевязки, ее потянуло вдруг за огороды, туда, где над дорогой клубилась пыль. В это утро дорога здесь ожила: отовсюду мчались по ней машины, словно боялись опоздать.

Одна какая-то странная, похожая на бронированную легковую, обгоняя грузовые, вырвалась на стерню и промчалась мимо Надежды, только комьями прыснуло из-под колес. И в эту же минуту послышался отчаянный крик:

— Стой!

Машина круто затормозила. Из нее выскочил подполковник, уже основательно опаленный ветрами походов, с рукой на перевязи, полоской лихих усиков, и, как мальчишка, рванулся к Надежде. Она испугалась: чего это он так летит к ней? А он, запыхавшийся, взволнованный, остановился, растерялся и не знал — броситься обнимать или