Ольга вспыхнула:

– Откуда вдруг такая фантазия?

– Не забывай, я знаю Марка с детства. Мне не составляет труда догадаться не только о чем он думает, но и о том, что чувствует.

– На этот раз ты ошибся, – с досадой произнесла девушка. – Иначе он не перестал бы писать мне.

– Значит, обиделся. Обидчивость – его самая плохая черта, хотя ее можно назвать иначе – гордостью.

– Про меня подруги говорят то же самое.

Я заглянул Ольге в лицо:

– Выходит, примирение невозможно?

– Выходит, так…

Мы помолчали, потом я глубокомысленно изрек:

– Жаль вас обоих, но особенно Марка.

Девушка посмотрела на меня с недоумением, и я объяснил:

– Его беда, что он однолюб.

– Представь себе – у меня тот же самый недостаток, – горько улыбнулась Ольга и добавила: – А может, и к лучшему, что мы в разные стороны разошлись?

– Чего же здесь хорошего?

– Наверное, нельзя чтобы люди с одинаковыми недостатками были вместе. Это все равно, если бы встречные машины ехали по одной и той же стороне дороги – их столкновение неизбежно.

– Сравнение неудачное – встречные машины едут в разные стороны, а вам, кажется, по пути.

– Возможно, ты прав, – опустила голову Ольга, но тут же упрямо вскинула ее и заявила: – А первой на примирение я все равно не пойду, так и передай своему приятелю…

Последнее замечание Ольги почти дословно совпало с тем, что говорил мне Марк. Про себя я ругнул их обоих и опять вспомнил изречение: «Нашла коса на камень».

Наши места были в ложе, где мы вчетвером и устроились задолго до начала спектакля. И здесь, к моему удовольствию, между Окладиным и Пташниковым опять вспыхнул спор о личности Грозного, о его душевной болезни, которой, по мнению историка, и объяснялись многие поступки царя.

Мы не видели, как заполнился зрителями зал, не слышали, как прозвенел последний звонок, и прекратили разговор только после того, как медленно начала гаснуть люстра под потолком театра.

Занавес раздвинулся, и начался спектакль, как бы продолживший тему, которую мы только что обсуждали.

Участие в следствии по делу о загадочном убийстве царевича Ивана позволило мне понять главное достоинство драмы – автор в основном старался точно следовать за реальными историческими событиями. Сцена с кометой, явившейся, по убеждению Грозного, предвестницей его близкой смерти, на какое-то время вызвала у меня даже сочувствие к царю. Именно в этой сцене он мысленно вернулся к гибели сына. Узнав, что в царские покои в Александровой слободе, где произошло убийство, ударила молния и они сгорели дотла, Грозный говорит:

Монолог Грозного был написан с таким мастерством, что я выслушал его, словно чистосердечное признание убийцы, записанное на магнитофонную ленту.

В третьем действии, в роли царицы Марии Нагой, на сцене появилась жена Окладина. Всего несколько сказанных ею слов убедили меня, что это настоящая драматическая актриса, в придачу обладающая яркой, выразительной внешностью.

Психологически верным мне показался и образ Годунова. Его стремление к власти было трагическим путем к пропасти, о которой догадывался Годунов, но уже был не в силах остановить себя, унять свое честолюбие. Не в тот ли самый день, когда он стал свидетелем убийства царевича Ивана, впервые мелькнула у него мысль о возможности занять царский трон? Не способствовал ли он хитроумными интригами, чтобы это убийство произошло?

Последний, предсмертный монолог Грозного был обращен к Годунову:

А может, и в самом деле, как о том написал Толстой, в последний момент жизни у Грозного открылись глаза на человека, которому он так долго и так безоговорочно доверял? Не был ли Годунов причастен и к смерти самого Грозного? Насколько эта сцена соответствовала действительности?

После спектакля Окладин ушел за кулисы предупредить жену, что ведет гостей, а мы втроем направились в гардероб. Взяв у Ольги и Пташникова номерки, я встал в очередь. И тут заметил человека в дубленке и в мохнатой меховой шапке. Стоял он ко мне спиной и лица его я не мог рассмотреть, но напротив него увидел женщину, которую моментально узнал – это была Нина Сергеевна Темина! Сквозь шум до меня долетел обрывок их разговора.

– Как ты здесь оказался? – удивленно спросила мужчину Нина Сергеевна.

– Решил проводить вас домой, повидаться последний раз перед отъездом.

– У тебя ко мне какое-то дело?

Ответ мужчины я не расслышал, они направились к выходу.

Я посмотрел им вслед, и мне вспомнилась встреча на лестнице, когда я возвращался от Алексея Темина, слова соседа Юрия, что на меня напал возле подъезда человек в дубленке.

Неужели он самый?!

Я хотел догнать мужчину, заглянуть ему в лицо и убедиться, не он ли следил за археологом Маловым в Оружейной палате, но в руке у меня были номерки. В этой ситуации мне ничего не оставалось, как дождаться своей очереди, потом я помог одеться Ольге. Короче говоря, когда оделся сам, Нина Сергеевна и мужчина в дубленке уже вышли из театра. Даже если бы я выбежал на улицу, то вряд ли в темноте и толпе смог бы их отыскать.

Я пытался успокоить себя – мало ли с кем могла встретиться Темина – однако тревога не покидала меня.

Мы подошли к служебному выходу из театра, дождались здесь Окладина с супругой. Так, в полумраке зимнего вечера, состоялось мое знакомство с ней.

Я выразил искреннее восхищение ее игрой, что-то похожее на комплимент сказал Пташников, и по бульвару мы неторопливо направились к дому Окладиных, обсуждая спектакль.

За этим разговором, в котором принял участие даже Пташников, сначала отказывавшийся судить о том, в чем, по его словам, был полный профан, мы не заметили, как добрели до дома Окладиных. Напротив, возле освещенного фонарем подъезда соседнего дома, где жили Темины, стояла черная «Волга»; за ней, в темноте, еще один легковой автомобиль.

Когда мы проходили мимо «Волги», из подъезда вышли трое – двое по сторонам и один в центре, с руками за спиной.

Я сразу узнал его – это был человек, следивший за Маловым в Оружейной палате и встретившийся мне, когда я уходил от Алексея Темина! Он же только что разговаривал с Ниной Сергеевной в театре. Было ясно – его арестовали на квартире Теминых. Но за что?