— Вы небось, Иван Иваныч, затосковали? Вчера я должен был прийти сюда. А не пришлось. Выпало еще одно дело. Прямо неотложное. А замениться некем, — принимаясь за еду, сказал Лукьянов, усиленно размышляя о своем. У него ведь тоже был повод подумать кое о чем: бумаги Лихачева — как быть с ними? Говорить о них Акимову или умолчать? Конечно, Иван Иваныч — родственник профессора. Тот без него шагу ступить не хотел. Но это было тогда, в другом положении. А как у них теперь? Дружат ли по-прежнему?

Не развела ли их жизнь в противоположные стороны?

Нынче такое не редкость. Вон Катя Ксенофонтова, Родители и богатенькие, и по-своему знатные, а она и вспоминать о них не желает. Нет, не надо спешить с этими бумагами, кое-что разнюхать вначале необходимо. А то еще наживешь с ними какую-нибудь беду…

— Конечно, Степан Димитрич, радости у меня не было вчера. Николка поел и умчался. Остался я один в безвестности. Не то, думаю, придут за мной, не то не придут. А тут еще и с едой у меня жидковато. Ну, когда сегодня зачерпнул целую морду рыбы, веселее стало. А все-таки ждал. Прикидывал и такой случай: вдруг одному придется выходить. Пошел бы прямо- на юг, — рассказывал Акимов.

— А что же, и вышел бы! Правильно: только на юг, Тут до деревень верст тридцать, от силы сорок. Но не в том дело. Крючки нынче по деревням. Крючки… — Лукьянов хотел разъяснить, что скрыто за этим словом, но Акимов закивал головой.

— Понимаю, Степан Димитрич.

— Многовато их стало. Чуть ли не в каждой деревне — то урядник, то стражник. Есть, конечно, и тайные, подкупленные из нашего брата, крестьян.

— Есть такие?

— В семье не без урода.

— А почему так? Чем вызвано?

— Расшаталась старая жизнь. Невмоготу. Беспокойство охватило всех. Край пришел. Еще год войны — и пойдет Россия под откос.

— А может быть, наоборот? Встанет Россия на твердый путь?

— Хватит ли сил-то?

— Сил хватит, Степан Димитрич. Революция приведет в движение все силы.

— Ну-ну, — Лукьянов недоверчиво вздохнул.

— Что, не верится вам?

Лукьянов не стал скрывать своих дум, подбирая слова, сказал:

— Оно ведь какое дело, Иван Иваныч. Вот с мужиками в тайгу идешь на кедровый ли промысел или на охоту, без старшего лучше не ходи. Порядка не будет — и добычи не будет. В каждом деле рука требуется. Так и тут. Откуда она, рука-то возьмется? Кто мог бы, давно в ссылке или в бегах, как вы, иные — на фронте, а многих уже и нету. А нашуметь, накричать в таком деле нельзя. Кровью отзовется. Вспомните-ка, как было в пятом году! А потом что было?

Акимов наклонил голову. Вот тут и попробуй уберегись от политических разговоров! Сама жизнь цепляет тебя за загривок и тычет носом в самые злободневные проблемы действительности. Ну что же ему, прикусить язык? Да ведь как его ни прикусывай, а сказать-то о том, что думаешь, хочется. И что же о тебе, большевике, борце за новый строй, подумает этот крестьянин, если ты на вопросы, которые кипят в его душе и, чувствуется, кровоточат, пробормочешь ничего не значащие слова? А ведь это не просто крестьянин, а крестьянин думающий, ищущий истины, не говоря уже о том, что он твой проводник, принял на свои плечи большой риск и фактически уже встал на путь активного содействия революции.

Акимов покашлял в кулак, скрывая затянувшуюся паузу, сказал:

— Единственное спасение России, Степан Димитрич, — революция. Иного пути нет. А революция зреет не по дням, а по часам. Когда она захватит народ, п фронт, и тыл, убежден я, и силы найдутся, и старшие в борьбе выдвинутся. А говорите вы правильно: рука нужна. Нельзя не знать целей, надо знать, куда вести людей, во имя чего вступать в схватку со старым миром.

Лукьянов выслушал Акимова, покивал головой и, не рискуя вести разговор на эту трудную тему с ученым человеком, сказал мечтательно:

— Уж скорей бы, Иван Иваныч! Притомился люд!

Изнемог. А у меня ведь старшой-то как в воду канул.

Второй год с фронта ни слуху ни духу! — И вдруг всхлипнул, а устыдившись своей слабости, долго сидел с опущенной головой.

Молчал и Акимов. "Наверное, не было в истории России такой поры, когда бы горе людей, их страдания разлились бы таким половодьем, как теперь", думал он, искоса поглядывая на Лукьянова, который все еще сидел молча, сжав свои широкие плечи, словно подраненный беркут с прижатыми крыльями.

— Лоток тут в снегу у вас нашел, Степан Димитрич. Золотишко, видать, пытались мыть. Ну и как?

Стоящее дело или нет? — спросил Акимов, круто меняя направление разговора.

Лукьянов отодвинул котелок с рыбой, разгладил бородку и вдруг переменился весь: расправил плечи, выпрямился, засверкали живыми искорками его разноцветные глаза. Акимов понял, что, начав новый разювор, попал в точку. Лукьянову по душе беседа об этом.

— Шарились мы тут по пескам, Иван Иваныч, целую осень. И я и мои связники. Сказать, что ничего не нашли, — неправда. А только такая работа — себе дороже. На крупное золото не напали. Намыли артелью две маленькие щепотки и бросили…

— А почему вы решили, что есть тут золото? — спросил Акимов, загораясь от собственного любопытства, погружаясь в размышления о междуречье.

— Что тут есть золото, давно-люди знают. Первым делом знают через птицу. Находили золотинки и в глухарях и в утках. Да я к этому делу смолоду недоверчив. Давно меня подбивали связчики попробовать поискать фарта. А я все одно: нет и нет. Ружьем, мол, свое возьму. Лучше колонок в капкане, чем соболь на воле. И все-таки уговорили! Сколотил я лоток по памяти…

— А вы что, на приисках бывали? — спросил Акимов.

— Бывал. Бывал, правда, по случайности. Когда молодой был, ходил с артелью томских охотников на Телецкое озеро. Нанимал нас купец Гребенщиков. Ну вот там, на Телецком озере, и довелось мне побывать у старателей. Посмотрел я все премудрости копачей и кое-что запомнил. А как, по-вашему, правильно лоток сделан? — вдруг обеспокоился Лукьянов.

— Правильно. А где вы грунт брали?

— А тут же и брали, из берега.

— Шурфы не пробивали в глубине тайги?

— Пробивали, Иван Иваныч, вдоль ручьев.

— Ну и как?

— На хорошее золото не наткнулись.

— Скальные породы не встречали?

— Скальные породы? — переспросил Лукьянов и замолчал в задумчивости, что-то про себя решая.

— Пожалуй, не встречали, Степан Димитрич. Надо бы принять еще северо-восточнее верст на триста — четыреста, тогда возможно… — ответил за Лукьянова сам Акимов.

— Скальных пород не встречали, а вот находки золотой россыпи в камне попадались, — сказал Лукьянов.

— Не может быть! — воскликнул Акимов, про себя подумав: "Уж слишком быстрое разрешение твоей гипотезы было бы, если б это оказалось "в самом деле".