— А что с мальчиком? Есть какой-нибудь способ дискредитировать его?

— Оппий ездит в Александрию. Никто не знает, что Клеопатра отказывается встречаться с ним. Я попрошу Оппия написать памфлет о Цезарионе, в котором будет сказано, что мальчик не похож на моего божественного отца.

— И что на самом деле он рожден от египетского раба.

Октавиан засмеялся.

— Может быть, мне надо поручить тебе написать этот памфлет.

— Я написала бы, если бы хоть раз побывала в Александрии. — Ливия Друзилла схватила его за руку. — О, Цезарь, мы никогда не были в такой опасности!

— Не беспокойся о своей красивой головке, дорогая! Это я — сын бога Юлия. И другого не будет.

Новость о триумфе и «дарениях» потрясла Рим. Мало кто сразу поверил в это. Но постепенно и другие люди, кроме Корнелия Галла, возвратились лично или написали письма, которые долго шли по зимнему морю. Триста сенаторов Антония оставили свои ряды и заняли нейтральную позицию в бурных дебатах, происходивших в палате. Всадники-предприниматели также сотнями покидали ряды сторонников Антония. Но этого было недостаточно.

Если бы Октавиан сделал Антония мишенью своей кампании, он мог бы одержать внушительную победу, но он был слишком дальновидным. Это на Клеопатру были нацелены его стрелы, ибо он ясно видел свой путь. Если будет война, кажущаяся неизбежной, это будет война не с Марком Антонием. Это будет война с иноземным врагом — Египтом. Октавиану часто хотелось иметь кого-то вроде Клеопатры, чтобы раздавить Антония, не показывая при этом, что его истинная цель — Антоний. Теперь, присвоив трофеи Рима и заставив Антония короновать ее и ее сыновей правителями мира, Клеопатра стала врагом Рима.

— Но этого недостаточно, — мрачно сказал он Агриппе.

— Я думаю, это только первые струйки мелких камешков, которые в конце концов превратятся в лавину, и эта лавина снесет весь Восток, — успокоил его Агриппа. — Будь терпелив, Цезарь! И ты добьешься своего!

Гней Домиций Агенобарб и Гай Сосий прибыли в Рим в июне. Оба должны были стать консулами в следующем году, оба были сторонниками Антония, и это был его ход. Хотя все знали, что выборы будут подделаны, оба произвели сенсацию, появившись на улицах в белоснежных тогах с целью набрать побольше голосов.

Первым заданием Агенобарба было прочитать письмо Марка Антония сенату при открытых дверях. Было очень важно, чтобы как можно больше завсегдатаев Форума услышали слова Антония.

Письмо оказалось очень длинным, и это заставило Октавиана (и других, даже тех, кто не всегда симпатизировал ему) подумать, что автор нуждался в помощи для составления столь длинного послания. Естественно, надо было прочитать его полностью, а это значило, что многие будут дремать. Поскольку Агенобарб уже отдал свою долю дремоты в прошлом, он хорошо знал эту тенденцию и знал, как решить проблему.

Сам он несколько раз прочитал письмо и отметил места, Которые сенаторы должны внимательно выслушать. Поэтому, пока содержание не имело большого значения или изобиловало повторами (большой недостаток этого письма), он читал монотонно, и люди дремали. А когда начиналось что-то важное, раздавался рев, заставлявший палату вздрагивать и внимательно слушать, что там читает Агенобарб своим знаменитым громовым голосом. Затем он снова читал на одной ноте, тихо, и все могли еще подремать. Оба лагеря — и Октавиана, и Антония — были так благодарны за эту тактику, что Агенобарб завоевал много друзей.

Октавиан сидел в своем курульном кресле перед возвышением для курульных магистратов и очень старался не заснуть, хотя когда вся палата дремала, он чувствовал, что тоже может подремать. В здании обычно царила духота, если не дул сильный ветер через верхние отверстия в стенах. Но сегодня, в начале лета, ветра не было. Однако Октавиану легче было оставаться бодрствующим. Ему было о чем подумать, и ему не мешал этот фон тихого храпа. Для него начало письма представляло особый интерес.

— «Восток, — писал Антоний (или Клеопатра?), — совершенно чужд римскому mos maiorum, поэтому римляне не могут его понять. Наша цивилизация — самая передовая в мире. Мы свободно выбираем магистратов, которые управляют нами. И чтобы гарантировать, что ни один магистрат не станет считать себя незаменимым, его срок службы ограничен одним годом. Только в периоды серьезной внутренней опасности мы прибегаем к более длительному, диктаторскому правлению, как в данный момент, когда у нас три… простите, почтенные отцы, два триумвира наблюдают за деятельностью консулов, преторов, эдилов и квесторов, если не плебейских трибунов. Мы живем, руководствуясь законом, строгим и справедливым…»

На всех рядах послышалось хихиканье. Агенобарб подождал, пока шум не утих, и возобновил чтение, словно его не прерывали:

— «…и просвещенным в части наказаний. Мы не сажаем в тюрьму за любое преступление. За мелкие нарушения — штраф. За серьезные преступления, включая измену, — конфискация имущества и изгнание на определенное расстояние от Рима».

Агенобарб зафиксировал внимание сенаторов на системе наказания, видах граждан, делении римского правления на исполнительную и законодательную власти и на месте женщины в римском обществе.

— «Почтенные отцы, я подробно остановился на mos maiorum и на том, как римлянин понимает мир. А сейчас представьте, если можете, римского губернатора с полномочиями проконсула, получившего восточную провинцию, скажем, Сицилию, Сирию или Понт. Он считает, что его провинция должна думать так, как думает римлянин, и когда он отправляет правосудие или издает приказы, он думает как римлянин. Но, — взревел Агенобарб, — Восток не римский! Он не думает как римлянин! Например, только в Риме, и нигде больше, бедные питаются за счет государства. К бедным Востока относятся как к неудобству и позволяют им умирать с голоду, если они не могут позволить себе купить хлеб. Мужчин и женщин держат в заточении в отвратительных темницах, иногда за проступок, за который с римлянина возьмут только небольшой штраф. Чиновники делают, что хотят, ибо не следуют законам, а когда применяют закон, то делают это избирательно, в зависимости от экономического или социального статуса обвиняемого…»

— То же самое и в Риме! — крикнул Мессала Корвин. — Марк Как из Субуры заплатит целый талант штрафов за то, что, одетый женщиной, пристает к мужчинам у храма Венеры Эруцины, а Луций Корнелий Патриций в нескольких случаях даже оправдан.

В палате раздался хохот. Агенобарб ждал, не в силах сам справиться с охватившим его весельем.

— «Казни распространены. У женщин нет ни гражданства, ни денег. Они не могут наследовать, и их доходы должны быть записаны на имя мужчины. С ними могут разводиться, но они не могут. Официальные посты можно занять через выборы, но чаще это происходит по жеребьевке и еще чаще по праву Рождения. Налоги взимают совсем по-другому, чем в Риме. Каждая провинция имеет свою собственную предпочтительную систему налогообложения».

Веки Октавиана опустились. Ясно, Антоний (или Клеопатра) сейчас остановится на мелочах. Амплитуда храпа увеличилась, Агенобарб стал читать монотонно. И вдруг он опять взревел: