полежали, и вдруг захрипело в динамике и сказали, что да, выбирать.

Я насилу дождался, пока этот чёртов вожак придёт ко мне из моря – так брызги секли лицо. Откатил люковину, нырнул в трюм. А им-то там каково было, на палубе!

Фомка мне обрадовался, придвинулся поближе. А клюв- то какой раззявил! Поди, чувствовал, какая там рыба сидела в сетях. Самый точный был эхолот, я бы ему жалованье платил – наравне со штурманами.

Вот – слышно, как она бацает, тяжёлая, частая. И как в икре оскользаются сапоги, как сетевыборка стонет и шпиль завывает от тяжести. Я было выглянул, но тут мне с ведро примерно пролилось на голову. Это уж я знаю, какой признак, когда волна ко мне залетает в трюм, – не меньше девяти, выбирать нельзя.

Там что-то начали орать, потом дрифтер ко мне прихлюпал:

– Сень, вылазь на фиг!

– Чего там? Обрезаемся?

Но он уже дальше пошёл, ругаясь на чём свет стоит.

Я вылез – вся палуба в рыбе, ребята в ней по колено мотаются, бьются о фальшборт, икрой измазанные, в розовом снегу. Сеть шла на рол – вся серебряная, вся шевелилась. Я всё это видел с минуту, потом повалил заряд, только чья-нибудь зюйдвестка мелькала, или локоть, или спина.

Я пробрался к дрифтеру – он у шпиля стоял, смотрел в море. Не знаю, что он там видел – кроме белого снега и чёрной волны. У него самого всё лицо залепило, на зюйдвестке налипли сосульки. Стоял и шептал себе под нос:

– …мать вашу олухи мозги нам пилят по-страшному сами не ведают что творят и в рыло их и в дыхало…

– Дриф, ты чего?

Обернулся ко мне, с закрытыми глазами, и рявкнул:

– Вир-рай из трюма! Вирай до сроста и обрезаемся!.. А пусть чего хотят делают.

Я выбрал полбухты, закрепил, и он тогда прядины обрезал на сросте.

– Закрой люковину, ещё кто провалится…

Ощупью я до неё добрался, кинул обрезанный конец и задраил люк. Потом – к сетевыборке, сменил кого-то на тряске. И тряс, ничего уже не видя, не чувствуя ни рук, ни плеч, ни ног, на которых, наверно, по тонне навалилось; не выдрать сапоги из рыбы, разве что ноги из сапог, пока меня дальше не отодвинули – на подтряску.

Потом и трясти уже стало некуда. Из рубки скомандовали:

– Трюма не открывать! Оставить рыбу на борту!

Загородили её рыбоделом, бочками с солью и так оставили – авось не смоет. Всей капеллой повалили в кубрик, роканы и сапоги побросали на трапе. Телогрейки свалили в кучу на пол.

– Всё, бичи, – сказал Шурка. – Последний день живу!

Слышно было, как шёл к себе дрифтер и сказал кому- то, может, и себе самому:

– Списываюсь на первой базе. Хоть в гальюнщики. Нет больше дураков!

Васька Буров лежал, лежал и засмеялся.

– Ты чо там? – спросил Шурка.

– Есть дураки! Не перевелись ещё. Сейчас опять позовут, и что – не выйдем?

– Ну да, позовут…

– А вы кухтыли видали?

– И что – кухтыли? – Шурка свесился через бортик. – Я тебя, главбич, не понимаю. Потрави лучше божественное про волков.

– А чего тут не понимать? Кухтыли наполовину в воду ушли. Там рыба сидит – вы, щенки, такой и не видели! Кило по четыреста на сетку. У меня такая только раз на памяти была.

– Ну, ладно, по четыреста. А как её выберешь, когда трюма не открыть?

Васька вздохнул:

– Вот я и говорю – не перевелись. Разве им, на «голубятнике», рыба теперь нужна? Они сдуру-то выметали, а теперь порядок боятся утопить. Не хватает кепу теперь ещё сети потерять – его тогда не то что в третьи, его в боцмана разжалуют. Порядок – он деньги стоит. Это слёзки наши ничего не стоят.

Кто-то захлюпал сверху. Мы сжались в койках, нету нас, умерли. А пришёл – кандей Вася.

Мы ему обрадовались, как родному.

– Вась, ты чо ж по палубе-то бежал? Не мог по трансляции объявить?

– У меня ж на камбузе микрофона нету. Ну, что, ребятки, кеп велел команду как следует накормить.

А это плохое начало, я вам скажу, когда велят команду накормить «как следует».

– Жалко вас, ребятки. До ночи не расхлебаете.

Вот он почему и бежал по палубе, кандей. Хотелось нам посочувствовать.

В салоне сидели нахохленные, лицо у каждого и руки – как кирпичом натёрты. Жора-штурман поглядел на нас с усмешечкой:

– Что нерадостные? Такую рыбу берём!

– Где ж мы её берем? – спросил Васька Буров. – Мы её только щупаем да назад отдаём.

Жора плечами пожал. Его вахта ещё не наступила, рано голове болеть.

– Позовёшь выбирать? – спросил Шурка.

– А что думаете – пожалею? – Жора вдруг поглядел на меня. – Это вот кого благодарите.

Все на меня уставились. Жора поднялся и вышел. Я-то понял, что он имел в виду – как я отдал кормовой и оставил Гракова на пароходе. Да, пожалуй, не будь его, кеп бы нас не поднял. Ну что ж, придётся рассказать, рано или поздно узнают. Но тут сам Граков пришёл, сел у двери с краю, где всегда кеп садится.

Кандей ему подал то же, что и нам, только не в миске, а на тарелке, как он штурманам подаёт и «деду». Граков это заметил, вернул ему тарелку в