У милиционеров были круглые рожи деревенских бездельников, и приближались они к тебе так, как будто хотели не брать, а дать – хорошего «леща» или по ребрам жестко пощекотать.

Ты скосил взгляд влево, потом вправо, недоверчиво убеждаясь в точности своего впечатления, и, хотя делал это в высшей степени осторожно, они заметили, что ты их заметил, и враз сделались серьезней, как понимали серьезность, дурацкие их рожи приняли милицейское выражение – спокойное и равнодушное, и тут речь шла уже не о подзатыльнике, а как минимум о проверке документов.

Что было хуже.

Все это совсем тебе не нравилось, но ты решительно не знал, что делать, что дальше предпринять, находясь в одном шаге от самоубийственного решения бежать – куда-нибудь, куда глаза глядят, и вдруг, словно из-под земли или с небес, или из этого сырого осязаемого воздуха материализовалось, появилось, возникло рядом лицо – большое, белое, напряженное женское лицо с круглыми от ужаса глазами.

Так нормальные люди не смотрят, и ты успел подумать – мелькнуло в мозгу: «Сумасшедшая».

И, глянув по сторонам и при этом качнувшись, как видение, влево и вправо, она схватила вдруг тебя за плечи и, притянув к себе, заговорила, закричала – громко и ненатурально, как будто находилась на сцене дома культуры или сумасшедшего дома в самодеятельном спектакле:

– Макар Алексеевич, что это с вами? Бога вы не боитесь верно! Вы меня просто с ума сведете! Не стыдно ли вам! Вы себя губите, вы подумайте только о своей репутации. Вы человек честный, благородный, амбициозный. Ну, как все узнают про вас! Иль не жаль вам седых волос ваших? Не боитесь ли вы бога? До чего вы меня довели?

Менты остановились нерешительно в трех шагов от тебя, а сумасшедшая, переведя дух, гулко глотнув воздуха, который катнулся внутри ее напряженной шеи, продолжила свой безумный гон – громче и решительней:

– Ради меня, голубчик мой, не губите себя и меня не губите. Ведь я для вас одного и живу, для вас и остаюсь с вами. Так-то вы теперь! Будьте благородным человеком, твердым в несчастьях, помните, что бедность не порок. Да и чего отчаиваться: это все временное! Даст бог, все поправится, только вы удержитесь теперь!

И так она последние слова, хотя и очень громко, но также и очень доверительно, проникновенно сказала, что, метнув взгляд вверх на Достоевского, а затем на ментов, ты посмотрел на нее виновато и смущенно пробормотал, оправдываясь и одновременно успокаивая:

– Да я ничего… Я не отчаиваюсь…

Женщина застыла с тем же круглым взглядом и открытым ртом и замолчала, как будто не веря своим ушам, как будто не ты с ней сейчас заговорил, а сам каменный Достоевский. Кажется, она ждала, что ты еще скажешь, но сказать тебе было нечего, ты не мог, да и не хотел, боясь этой странной женщины едва ли не больше милиционеров.

И тогда заговорили они.

Менты были с Вологодчины, а может, костромские – речь плавная, текучая, с ударением на о, а интонация удивленная и насмешливая.

– Был один, а пока шли – вторая подкатила.

– Я же говорю – тут одни придурки ошиваются.

– А я сперва подумал – обкуренные или обдолбанные.

– Да не, просто придурки.

Они смотрели на вас и говорили о вас так, как будто вас здесь не было, как будто вы были не люди даже, а домашние животные, мелкая скотинка, но ты был и на это согласен, ты на все был согласен, лишь бы они не стали выяснять, кто ты, как здесь оказался и почему с памятником разговариваешь.

– Что?! – спросила женщина громко и требовательно, посмотрела сперва налево, а потом направо, и повторила: – Что вы сказали?!

– Что?! – Менты обиделись на такой вопрос, и ты успел подумать, что зря она его задала.

– Не что, а идите отсюда!

– Пока в отделение не отвели!

Это были уже угрозы, и угрозы нешуточные.

Женщина улыбнулась ментам напряженной, неестественной улыбкой, кивнула как-то замедленно и вновь обратила на тебя свой безумный взгляд.

Ты невольно попятился, менты засмеялись, но, словно не видя всего этого и не слыша, женщина заговорила тем же тоном, что и вначале, не заговорила даже – закричала, громко и старательно:

– Милостивый государь Макар Алексеевич! Ну как вам не стыдно, друг мой и благодетель, так закручиниться и так закапризничать. Неужели вы обиделись!

И до тебя дошло, наконец, что это она цитатами из Достоевского, из «Бедных людей» шпарит, видя в тебе не кого-нибудь, а Макара Девушкина, и от этого открытия сделалось еще страшнее, хотя и немного легче.

– Идите отсюда, пока в отделение не отвели, понятно?

(Менты будто нарочно выбирали слова, в которых есть их любимая буква. Интересно, как бы они произнесли твою фамилию?)

– Понятно, – нервно мотнула головой женщина и, неожиданно сильно схватив тебя за локоть, повела прочь.

«Только не оглядывайся. Только не оглядывайся! – приказывал ты себе, обреченно семеня рядом с таинственной и пугающей женщиной, которая уводила тебя неведомо куда, и все же не смог не оглянуться, и увидел хмурый и сосредоточенный на тебе взгляд Достоевского.

3

В переходе ты попытался освободить свою руку, но, как наручник-краб, женщина сжала ее сильней. Скосив взгляд и увидев напряженное лицо женщины, будто одержимой какой-то идеей, оправдывающей подобное поведение, ты оставил попытку немедленно от нее избавиться. Видимо, она очень нервничала – лицо и щеки пошли яркими розовыми пятнами, шея напряглась до каменного, казалось, состояния.

«Наверное, она из тех, у кого на Достоевском крыша поехала», – думал ты.

«И неужели она действительно видит во мне Макара Девушкина», – думал ты.

«А сама, значит… Как же ее звали, “маточку” и «ангельчика»… Варвара? Да, кажется, так – Варвара… А фамилия? Фамилию не помню… Но куда же она меня ведет, и чего же она от меня хочет?», – думал ты, ведомый неведомо кем неизвестно куда.

В маленьком фойе станции «Библиотека им. Ленина», всегда пустынном, женщина еще больше занервничала и, улыбаясь некрасивой, извиняющейся улыбкой, отпустила наконец твою руку, пробормотав что-то вроде: «Постойте здесь, я сейчас», а может, что-то другое, но означающее то же, и метнулась к окошечку кассы в углу.

Ты подошел к турникету и остановился.

В кармане в зажатом кулаке ты держал теплый пластиковый жетон, купленный про запас утром, ты мог опустить его сейчас в прорезь автомата и уйти, но почему-то не делал этого, глядя, как, наклонившись к окошечку, что-то горячо и нервно объясняет эта странная женщина.

Известно, что мужчины, долгое время лишенные общения с женщиной, будь они в армии, арктической экспедиции или как в твоем случае, видят их всех писаными красавицами, но эта женщина красавицей для тебя не стала.