– Да брось, – покривился доселе молчавший Ланц. – Хрен с ними, с ее правами; а протокол судебного заседания ты сам пишешь. Найдешь, куда вставить замечание о том, что от очных ставок обвиняемая отказалась. Если тебе это претит, абориген, если на самом деле ты не уверен, что это не слишком после всего, что уже было, – просто забудь о том, что сейчас было сказано. В конце концов, кое-что уже дали обыски; а что до нее – куда она денется? Есть способы разговорить человека и без особенных внешних повреждений. Дожмем.

– Я не сомневаюсь в том, что нужные сведения из нее можно выбить и без того, однако – когда это случится? Сегодня к вечеру? Завтра? Каждый час на счету. Какие слухи расползутся по городу за это время? Кроме наших агентов, в Кёльне действует еще и немалая армия досужих сплетников, которым нечем себя занять, кроме как будоражить народ. Это primo. Secundo: кураторская служба не могла не прознать обо всем сейчас, спустя три дня; спорить готов – сюда уже направляется их представитель, и когда он явится?.. Tertio: (это помимо опасности со стороны герцогских вассалов, которые, убежден, уже на подходе к Кельну) подсчитайте скорость почтового голубя и переложите на расстояние до Италии и Франции. Убежден – хоть один папский посланник или курьер с указанием прекратить дело уже в пути. И, наконец, последнее: я не вижу проблемы в разговоре с Маргарет фон Шёнборн. Если это поможет делу – я с ней встречусь, Вальтер. И меня это совершенно не тревожит.

– Вот это и пугает… – чуть слышно проговорил Керн. – Ну, hac abierit[199]. В любом случае, дольше тянуть уже нельзя, завтра я намерен объявить приговор и дату казни – как бы все ни повернулось.

– Хорошо, – просто кивнул Курт; старшие бросили в его сторону короткие взгляды и промолчали.

Курт осознавал, что молчат все о главном: не было никакой убежденности в том, что на вопросы, задаваемые следователями, у обвиняемой есть ответы. Доказательств тому, что имя безликого ей известно, не было, и единственное, что могло бы послужить (всего лишь!) предположением, был короткий разговор, произошедший за неделю до ритуальной ночи. На вопрос об имени своего таинственного наставника Маргарет не ответила «не знаю», а лишь отмахнулась, сказав, что это не имеет значения. Тогда Курт настаивать не стал, не без оснований полагая, что сможет добиться своего в скором будущем.

Добиться, однако, оказалось сложнее, нежели он рассчитывал, и сейчас, идя по узкой лестнице вниз, Курт думал о том, что сегодня нет сомнений, нет колебаний, которые терзали душу, когда вот так же всего два месяца назад он спускался по этой же лестнице, чтобы говорить с Отто Рицлером в том же подвале. И когда из раскрывшейся двери допросной пахнуло все тем же, таким же знакомо-тошнотным запахом раскаленного воздуха, пота и крови – даже тогда ничто не шелохнулось ни в нервах, ни в сердце, ни в разуме. Ничто не дрогнуло, когда встретил взгляд фиалковых глаз, устремленных на него с ожиданием, с болью, с негодованием, с мольбой и ненавистью – со всей невообразимой смесью чувств, какие могли только зародиться в женщине, стоящей в пяти шагах напротив.

– Перерыв.

Голос Райзе, сидящего за тяжелым столом рядом с по-прежнему бледным Сфорца, прозвучал буднично, словно это был голос каменщика, объявившего своим товарищам о том, что пора бы заморить червячка и передохнуть; Маргарет вздрогнула, губы ее шевельнулись, но не вымолвили ни звука, лишь фиалковые глаза все так же неотрывно смотрели на вошедшего, пытаясь отыскать в его лице то, чего там не было…

– Вы хотели его видеть, – продолжил все такой же обыденный, немного усталый голос Райзе, и глаза цвета луговых озер на миг метнулись к нему, деловито перекладывающему на столе разрозненные кипы бумаг. – Вот он.

– Я вижу, – тихо донеслось, наконец, из опухших губ, и Курт шагнул еще ближе, остановившись в двух шагах – почти вплотную.

С Маргарет эти дни не только разговаривали – это было видно сразу. Курт не назвал бы свой взгляд наметанным, однако кое-что – следы, отметины, кровоподтеки – было знакомым, было, он бы сказал, академичным. То, чего не разглядишь из толпы, что не бросается в глаза. Иглы. Они использовались не раз, и даже можно было с уверенностью утверждать, что это дело рук Ланца. Magicus baculum[200]Дитриха. Его почерк. Бич; не плеть, не розга – эти следы не узнать нельзя. Это Райзе.

– Хорошо держишься, – заметил Курт, бросив через ее плечо взгляд на исполнителя. – Не ожидал.

– Это должно было мне польстить? – чуть слышно произнесла Маргарет; он пожал плечами:

– Учитывая твоих следователей – разумеется… Итак, ты хотела меня видеть. Зачем?

– Зачем?.. – проронила она растерянно, с усталой злостью. – После всего, что ты сделал, – ты спрашиваешь «зачем»?!

Курт не ответил, стоя все так же в двух шагах, глядя с выжиданием; она отерла лицо о плечо, стиснув в кулаки ладони поднятых над головой рук, и сжала зубы, пытаясь не дать себе заплакать.

– Я… – голос ее сорвался; Маргарет судорожно сглотнула, переведя дыхание, и договорила: – Я хочу знать, когда все, что между нами было, стало игрой.

– Всегда, – отозвался он просто и, перехватив ее взгляд, уточнил: – С того дня, когда я понял, что Филиппа убила ты. Ты это хотела узнать?

– Всегда?.. – повторила Маргарет потерянно. – Значит, все это… пьяная выходка в моем доме… наш день на Райне… все, что ты мне говорил… Все ложь?

– Не все. Я обещал, что герцог фон Аусхазен заплатит за совершенное, и ты это увидишь. Так и будет. По приговору ему предстоит умирать первым, после – князь-епископу и тебе, посему рассмотреть ты сможешь все в подробностях. И, как я и обещал, он умрет в муках: за покушение на инквизитора его участь – коптиться над углями, а это часа два-три.

Она засмеялась хриплым дергающимся смехом, опустив голову, и глаза подняла не сразу.

– Это что же, – спросила Маргарет надрывно, – такой особый инквизиторский юмор? Это должно быть, по твоему мнению, забавно?

– По-моему, да, – откликнулся Курт. – Но я не удивляюсь, что ты не оценила. Это все, что ты хотела услышать?

– Ты говорил, что…

Маргарет запнулась, боясь вымолвить хоть слово, боясь с первым же звуком выпустить на волю слезы; он вздохнул.

– Что люблю тебя? Говорил.

– И ты так просто… вот так просто… сменил любовь на ненависть?

– Ты хотела, чтобы я сказал тебе то, что ты и сама знаешь? Ты хочешь услышать это именно от меня? Хорошо. Слушай. Будем логичны, – предложил Курт по-прежнему спокойно. – Что есть такое – «любовь»? Это удовлетворение от того, что находишь человека, соответствующего твоим представлениям об идеальном друге и – любовнике. Любовнице, в моем случае. Идеальной любовницей ты была. Мне будет сложно найти нечто похожее в будущем… Но у меня впереди еще много времени. Что такое идеальный друг? Это тот, кто разделяет твои представления о мире, о человеке, обо всем; мелкие несхождения во взглядах допустимы, но ограничены. И отсюда, милая, возникает вопрос: а по какой причине я должен продолжать любить человека, который в корне отличен от меня? До того дня, когда я узнал, что ты вот так просто, словно муху смахивая со стола, убиваешь человека – это было… Однако, люби я тебя хоть и до полусмерти, до исступления, сколь угодно глубоко и искренне, это ничего бы не изменило – ну, разве, сейчас, стоя перед тобой, я, быть может, давился бы слезами, как ты. Ситуация проста, Маргарет: я инквизитор, а ты – уж прости за vilitas verborum[201]– ведьма. Убивающая людей. Мой долг – остановить тебя любыми способами. Что тебя все еще удивляет?